Остров, на котором жить. Часть первая

У моей постели сидели родители. Отец напряжённо глядел в окно, сквозь которое бил яркий солнечный свет, одной рукой обнимая за плечи мать, которая ладонями тёрла опухшие глаза, размазывая слёзы на раскрасневшемся лице. «Как долго она уже плачет?». Я попытался сказать ей, что всё в порядке, что совсем скоро я выздоровею, и всё будет как прежде, но из горла вырвалось лишь нескладное мычание. Родители вскочили со стульев, и начали что-то быстро говорить, путаясь в выражениях, словно забыв родной язык. Судя по всему, основную мысль мне удалось донести, не сказав ни слова. Одно моё пробуждение стоило для родителей очень много. Глубокое чувство горя отражённое на лице мамы сменила неправдоподобная натянутая улыбка. Они всё говорили, порой бросая короткие фразы друг другу, мать всё хотела дотронуться до меня, но не решалась, словно боялась разбить дорогой сосуд. Не бойся мам, больше уже разбивать нечего.

В палату семенящей походкой вошла Лерка, с фальшивой улыбкой достойной профессионального официанта, она залепетала что-то ободряющее. Отец дрожащей рукой пожал толстую ладонь Лерки. Мать засуетилась и достала из сумки конверт. После короткой комедии разыгранной Леркой, конверт всё-таки опустился в широкий карман больничного халата, и моя сиделка откланялась. Оставшись одни, родители стали разговаривать между собой. Напряжение, которое ещё недавно заполняло буквально каждый сантиметр пространства палаты, стало покидать её, взбираясь по ярким лучам холодного осеннего солнца. Я посмотрел в окно, в котором виднелось голубое небо, испещрённое голыми ветвями деревьев, и осознал весь ужас происходящего. Я вспомнил. Во время моего первого знакомства с Леркой и молоденькой медсестрой, на этих вот ветвях были зелёные листья. «Сколько же я здесь лежу?

Остаётся лишь надеяться на то что это осень того же года». Шум в голове стихал, и я уже мог слышать, что говорят родители. Отец, держа маму за руки, радостным тоном успокаивал её.

– Лерочка говорит, что Боря сможет ходить. Максимум полгода Маша. Это не много когда знаешь, что теперь всё будет хорошо.

«Лерочка!? Полгода!? Да что здесь происходит!?». У меня разболелась голова, я закрыл глаза и попытался забыться. Но, истосковавшиеся по хаотичному бегу, мысли роились в голове, как отдохнувшая после тихого часа детвора. «Почему полгода? Почему организм не регенерируется? Я же Арментарий! Как долго я был в коме?».

«Из какого бреда я вынырнул в реальность?»

«Какая, на хрен, Лерочка!?»

* * *

Уже полчаса я наблюдал за канарейкой, сидящей на ветвях дерева на фоне капризного небосвода, небольшая часть которого была открыта для моего взора, обрезанная створками окна. Птичка покачивалась и периодически взъерошивала оперение клювом. Нет, я не хотел стать птицей, но яростная зависть к ней мучила много сильнее боли.

Два месяца обездвиженный гипсом, я страдал от своего бессилия и ничтожности. Желание поправиться, деформированное чувством безнадёжности, переросло в мечту – мечту покинуть больное тело, взвиться к облакам и хоть на миг ощутить себя свободным. Я не был в силах мечтать о чём-либо другом. Гипс снимут только через месяц, это слишком долгий срок.

В углу комнаты трещал маленький чёрно-белый телевизор принесённый отцом. Совковый гаджет ловил только один местный канал и уже через пару недель надоел мне невероятно. Но других развлечений у меня не было.