Остров на краю всего

Мари охает, и я, хотя приколотые бабочки для меня не новость, замираю, увидев пеструю рябь на стене. Мистер Замора стоит, сгорбившись, над письменным столом и смотрит через увеличительное стекло на горизонтальную перекладину, лежащую на двух вертикальных держателях. Одна из подвешенных к перекладине хризалид раскачивается, словно сухой лист под ветром.

– Убирайтесь! С дороги! – рявкает он на сгрудившихся у входа мальчишек. – Дверь открыта для света, а не для того, чтобы вы тут подглядывали.

Мальчики уходят. Некоторые собираются под окном и пытаются столкнуть нас с наблюдательного пункта, но мы держимся крепко. Взгляд налитых кровью глаз мистера Заморы мечется от хризалиды к блокноту и обратно. Он торопливо записывает что-то, царапая длинными ногтями бумагу, отчего по спине у меня пробегает холодок.

Раскачивающаяся куколка начинает вдруг как будто пульсировать, и я впервые замечаю под бурым панцирем оранжевую вспышку. Пульсация продолжается, пока куколка не расщепляется у основания. Из трещины высовываются два тонких черных ростка. Мари тянется к моей руке.

Потом расщепляется уже вся куколка, которая похожа теперь на фисташковый орех. Такого глубокого, яркого и насыщенного черно-оранжевого цвета, как у крыльев этой бабочки, я еще не видела. С открытыми ртами замирают даже мальчишки, обычно старающиеся не показать свой интерес к чему бы то ни было. Черные ростки беспрерывно дергаются, и я понимаю, что это ее ножки. Бабочка вылезает наружу, раздвигая крыльями стенки и помогая себе ножками. В какой-то момент она выскальзывает на свободу, ухватившись ножками за панцирь, который и не бурый уже, а вообще никакой – всего лишь тонкая оболочка, похожая на сухую кожу, которую снимаешь со шрама после ожога руки.

Крылья бабочки выкручиваются из тесноты. Мистер Замора пишет и рисует, рисует и пишет, хватая один за другим листки бумаги. Бабочка выбирается из панциря, словно преодолела уже длиннейшее в мире расстояние, ее крылышки то раскрываются, то закрываются в ритме биения сердечка какого-нибудь крошечного зверька. Наконец она достигает горизонтальной перекладины и замирает. Дыхание крыльев становится глубже. Все мы ждем, что она вот-вот полетит, но она не летит – просто сидит, врастает в мир. У меня закладывает горло, и слезы подступают к глазам. Как жаль, что рядом нет наны, что она не может наблюдать это вместе со мной.

– Ну же, мистер, пусть летит! – говорит Сэн.

Мистер Замора вздрагивает, как будто он уже забыл о нас.

– Она не полетит. По крайней мере не сейчас. Крылья должны раскрыться полностью.

– Какая красивая! – выдыхает Мари.

– Я вас сюда не приглашал, – бросает мистер Замора, явно довольный тем впечатлением, которое произвело на нас увиденное.

– А это что такое? – Сэн указывает на сброшенную шелуху.

– Хри… – начинаю я, но мистер Замора не дает закончить.

– Спрашивают меня, девочка. – Он поворачивается к Сэну и с важным видом объясняет: – Хризалида. Удивительно, как можно быть столь невежественным в таких делах.

– Мы не занимаемся бабочковедением, – говорит сестра Тереза, и все вздрагивают. Никто и не заметил, как она вошла в дом и стоит теперь в тени у двери. – Мы изучаем математику и другие науки.

– Никакого бабочковедения нет и быть не может, – шипит мистер Замора. – Есть специальный термин – лепидоптерия. Это общепризнанная наука, сестра. Но ведь монахини, кажется, не верят в науку.

– Конечно, верим, – сердито возражает сестра Тереза. – Просто мы считаем, что в основе всего – Бог.

– В основе всего – наука, – злится мистер Замора. – И мне, вообще-то, надоело, что вы забиваете детские головы противоположной информацией. Думаю, я сам займусь их образованием. Преподам лепидоптерию, а от нее пойду к естествознанию, естественному отбору.

– Это не в вашей компетенции! – Сестра Тереза делает глубокий вдох и, успокоившись, добавляет: – И у нас нет необходимого оборудования для таких занятий.

– Я обращусь в правительство, чтобы выделили требуемые фонды. – Чувствуя, что победа за ним, мистер Замора поворачивается к окну. – Решено. А теперь – уходите. Мне нужно работать.

Мы соскакиваем на землю, и ставни закрываются. Мне жаль сестру Терезу, но после всего увиденного где-то под ребрами остается зернышко волнения.

– Как думаешь, она разрешит ему преподавать нам науку о бабочках? – шепотом спрашиваю я.

– Думаю, ничего другого ей не остается, – шепчет в ответ Мари.

Бабочковедение

Мари права. На следующее утро сестра Тереза сообщает неодобрительным тоном, что раз в неделю у нас будет урок лепидоптерии. На первое занятие мистер Замора приходит со связкой бумаг под мышкой. Примерно так же он входил несколько недель назад в церковь на Кулионе, и только жесты его кажутся еще более резкими из-за потери веса. Под глазами обозначились темные круги, тени залегли там, где когда-то была плоть. Рубашка висит свободно, между кадыком и воротом большой зазоp. Брюки держатся на повязанном вокруг пояса шнурке.