Остров на краю всего

Я чувствую себя так, будто что-то упало с плеч. Бондок, подаренный им коробок спичек и его сказанные шепотом слова – теперь уже недалеко – как солнечные лучи на коже. Они дали мне надежду, добавили легкости шагу. Мы не говорим ни о нане, ни о родителях Мари, ни вообще о чем-то грустном. У Мари и Кидлата настроение тоже улучшилось, причем настолько, что, когда на небе появляется луна, Мари предлагает идти всю ночь.

Я бы и хотела, но вижу, что Кидлат на пределе, а нести его у меня нет сил. Устраиваем привал. Кидлата отправляем собрать веток для костра, а сами ловим и потрошим еще одну рыбу. На этот раз я даже прибиваю ее камнем, хотя и с закрытыми глазами.

Достав из коробка спичку, я поджигаю сложенные пирамидкой прутики. Кидлат хочет попробовать зажечь спичку, и я даю ему две штуки. Обе ломаются и падают – одна в костер, другая в реку. Пламя вскидывается и опадает, оставляя красноватый, каленый жар. Сидя у огня, мы рассеянно пощипываем рыбу и в какой-то момент обнаруживаем, что жарить уже нечего. Кидлат дремлет. Я оттаскиваю его от огня, а Мари идет к реке мыть сковороду.

Неподалеку какое-то чуть слышное гудение. В свете костра замечаю висящий на дереве серый конус. Я с усилием сглатываю. Осы всегда меня пугали, особенно с тех пор, как нана выкурила их гнездо на стене нашего дома. Гнездо было за моей кроватью, и по ночам я слышала, как они гудят. Сначала думала, что мне это только кажется, но однажды они покусали нану, когда она ударила щеткой по стене снаружи. Ей повезло, что укусов было только два – в шею и запястье. После окуривания за кроватью обнаружились сотни мертвых ос. Теперь от них осталась, наверно, только пыль.

– Все хорошо? – спрашивает Мари, вторгаясь в мои воспоминания.

– Вроде того, – отвечаю я после секундной заминки.

– Вот и хорошо. – Она сворачивается рядом с Кидлатом. Я ложусь по другую сторону от него, и она, протянув руку над спящим мальчуганом, пожимает мой локоть. Я отвечаю тем же. Какое-то время мы так и лежим, а потом Мари поворачивается на бок и шепчет: – Спокойной ночи.

Я думаю о нашей лодке «Лихим», оставленной на берегу. Скоро-скоро отлив унесет ее в море и погребет под песком, скрыв от всех наш секрет. Сон приходит зыбким, как волны.

Сад

Жарко так, что я просыпаюсь уже вся в поту. Дышится тяжело, как будто через пар. Небо такое же уныло-серое, как и накануне, и солнца пока не видно.

Скоро придут дожди. Надеюсь, мы доберемся до города раньше, но в таких делах не угадаешь. Иногда они приходят в ясные дни; облака накатывают, словно прилив, и обрушивают на землю потоки воды, которые смывают дома раньше, чем мы успеваем построить дамбы, уложить мешки с песком или связки тростника. Иногда они накрывают небо такими плотными и тяжелыми тучами, что оно, кажется, вот-вот упадет, как одеяло, но дождь лишь капает, будто в раздумье, и может в любой момент всосать всю влагу назад, в небо.

Джекфрутов на завтрак не осталось, и Мари раздает последние оставшиеся апельсины.

– Никогда больше не захочу апельсинов, – говорю я, отправляя свой в карман. Мари ухмыляется и жует свой. Эта ее одержимость апельсинами немножко меня беспокоит.

Попытка добыть еще одну рыбину заканчивается ничем: речные обитатели не успели проголодаться и держатся настороженно в утреннем свете. Наполняем животы водой и трогаемся в путь. Деревья жмутся к берегу, и мы петляем между ними. Кидлат пытается скакать и, споткнувшись, смеется. Приятно видеть его веселым, а не испуганным.

Через пару часов начинает сводить живот, а еще через час Кидлат тянет Мари за руку, показывая, что хочет есть. Ищем среди деревьев фруктовые, но вокруг только заросли колючей акации, хватающей нас за руки и плечи. Ломать ветки нельзя – на акациях живут дивата, духи-хранители, мстящие тем, кто вредит их дому. Когда нана рассказывала мне о них, я представляла красивых женщин в фут высотой, сидящих на ветках в оранжевом шелке. Теперь же, столкнувшись с острыми колючками, думаю только о том, что у богов, должно быть, очень толстая кожа.

В воздухе ощущается какой-то странный запах: сладковатый, дурманящий, слегка тухловатый. От него кружится голова и ноют зубы. Назвать его совсем уж неприятным нельзя, но тем не менее Мари накрывает нос туникой. За долгим поворотом реки вдруг открывается нечто такое, из-за чего мы с Мари останавливаемся как вкопанные. Плетущийся чуть сзади Кидлат наступает мне на пятку, но я едва замечаю.

Перед нами поляна, укрытая прекрасным ковром зеленого, черного и золотистого цвета. Он расстилается по обе стороны от реки, которая сужается в этом месте и ускоряет бег. Должно быть, исток уже близко. Нити блестят под лучами поднявшегося высоко солнца. Запах усиливается, и я чувствую, как кружится голова и тело словно засыпает. Примерно то же, по словам Бондока, испытывает пьяный. Сделать еще один шаг я не успеваю – Мари машет рукой.

– Ты куда? – шипит она сквозь тунику.

Смотрю на ковер, только это уже не ковер. Пячусь. Кидлат спешит убраться, но я спотыкаюсь об него, и мы вместе валимся на землю.