Остров на краю всего

– Зато есть кое-что получше. Мой лучший трюк. Я покажу тебе, что не совсем уж ни на что не годная. – Мари поднимает свою безвольную руку и подмигивает – мол, это только шутка, – но я все равно краснею от стыда. – Возьми. – Она показывает на плоский камень под ногами. – Подними. И приготовься.

К чему приготовиться – я не спрашиваю. Мари ложится на берег у реки и опускает руку в воду. Кидлат присаживается рядом и внимательно наблюдает. Некоторое время, довольно долго, ничего не происходит, но я не вмешиваюсь. Потом возле ее пальцев что-то мелькает. Рыба начинает покусывать кожу. Я замираю. Мари неподвижна.

К первой рыбешке присоединяются другие, но лишь когда компанию пополняет крупная серебристо-зеленая тилапия, Мари быстро опускает в воду вторую руку и, подхватив рыбину снизу, выхватывает ее из воды и бросает на берег. Тилапия падает в двух ярдах от меня и бьется беспомощно, беззвучно хватая воздух.

– Убей ее!

Я понимаю, что от меня требуется, но еще никогда никого вот так не убивала. Мясо у Роситы всегда брала завернутым в толстую бумагу, а крабов просто бросала на сковородку и уже не смотрела, что с ними будет дальше.

– Ами!

Рыбина бьет хвостом, взлетая чуть ли не до моих коленок и понемногу приближаясь к реке. Мари поднимается и протягивает руку за камнем. Я отдаю его не сразу, надеясь, что несчастная тилапия успеет добраться до воды…

Камень падает, и Мари закатывает глаза и отбрасывает его ногой от рыбы.

– Чуть не сбежала.

На нижней стороне камня темное пятно, и смотреть на рыбину нет ни малейшего желания, но я все же вижу ее краем глаза – она еще трепыхается в руке Мари. Последний удар о камень – и никакого трепыхания. На глаза наворачиваются слезы. Кидлат уже хлюпает носом.

– А без этого нельзя было обойтись? – говорю я и слышу в своем голосе сердитые нотки.

– Без чего?

– Без того, чтобы бить еще раз!

Мари изучает свой палец под жабрами и, наклонив голову, смотрит на меня, как озадаченная птица.

– Она умирала. Ей было больно. Я думала убить ее камнем с первого раза. Так милосерднее.

Я фыркаю. С рыбы что-то капает на камень.

Мари с виноватым видом протягивает тилапию мне.

– Ами, сама я ее приготовить не могу. Поможешь?

Лицо у нее такое обеспокоенное и доброе, что мне становится не по себе.

– Да, конечно. – Я решительно киваю. – Только, извини, не знаю как…

– Нет, это ты меня извини. Думала, ты уже видела такое раньше. Это… это просто еда. А нам надо поесть.

– Понимаю. – Я краснею от смущения.

– Когда станем потрошить, будет много крови.

– Дело не в крови. – Так оно и есть. Дело в том, что это смерть.

Мари робко улыбается, потом опускается на колени и промывает рыбу в речке. И снова протягивает мне. Тилапия чистая, такая же, какой была, когда ее вытащили из воды. Нана часто покупала рыбу у Бондока, и я помогала готовить ее, наверно, сто раз. Во рту уже не так сухо. Я смываю с камня темное пятно и обеими руками беру твердое, холодное тело. Кладу его на землю. Мари и Кидлат перебирают камни на берегу, ищут поострее.

Держа тилапию за хвост, провожу зазубренным краем по рыбьему боку. Чешуйки падают, как крохотные зеркальца, прилипают к камню и пальцам. Отрезаю и кладу в сторонку плавники. Просовываю палец под жабры и вспарываю брюшко. Выгребаю внутренности. Мари, к моему удивлению, отворачивается – не такая уж, оказывается, и хладнокровная.

Разрезать рыбину аккуратно не получается – камень недостаточно острый, поэтому я промываю ее внутри, после чего мы по очереди, пальцами отрываем мясо от костей. Она свежая, поэтому ее можно есть сырой, хотя вкус не так хорош, как у жареной.

Ем и стараюсь не думать ни о пиршестве с наной на берегу, ни даже о Луко и его булькающем котле с рисом.

Отправляю в рот последний кусок, и тут Мари толкает меня в бок. Кидлат свернулся на земле и уже спит.

– Надо разбудить, – говорю я.

– А может, и нам стоит немного вздремнуть. У меня просто нет сил тащить его на себе.

Я перевожу взгляд на малыша и вздыхаю. Каждая потраченная на сон минута – это минута, отдаляющая меня от наны. Но и будить Кидлата было бы слишком жестоко. Смотрю на речку, туда, где она исчезает в чаще. Может, пойти одной? Но тьма вдруг кажется пугающей.

– Несколько часиков не повредят, – говорю я, и ноги откликаются болью, словно они лишь сейчас осознали, какой проделали путь. Мари кивает и устраивается рядом с Кидлатом, спиной к нему. Я ложусь с другой стороны от него, лицом к реке. Вода тихо шепчет что-то, переливаясь через камни; в траве трещат насекомые.

Кони

Мари стоит передо мной, но с ней что-то не так. Волосы сияют слишком ярко, глаза слишком большие.

Мари, говорю я, но мой голос улетает в воздух пузырями. Она протягивает ко мне руки.

Ами, поможешь мне?

Из ее запястий вырастают две вялые рыбы с пустыми, мертвыми глазами. Мари приближается, и я пячусь. Внезапно она исчезает, а вместо нее появляется нана, стоящая по пояс в бегущей торопливо воде. Рот ее открывается и закрывается отдельно от слов.

Ами, поможешь мне?