Остров на краю всего

Кидлат сидит на песке, а мы готовим «Лихим» к плаванию: ставим парус и прилаживаем весла. Потом Мари помогает малышу забраться в лодку и берется одной рукой за весло.

– Готова? – спрашиваю я.

Она кивает, и я замечаю, как разрумянилось ее бледное лицо. Толкаю лодку на глубину, а когда вода уже подступает к груди, отталкиваюсь ногами от дна и переваливаюсь через борт. Суденышко опасно накреняется – через заделанную щель просачивается немного воды, – но потом снова выпрямляется.

– Надо выйти из-под скал. Они задерживают ветер. – Мари кивает на обвисший парус. – Придется грести.

Она протягивает правую руку, и я привязываю ее к веслу, чтобы можно было использовать силу обеих рук. Потом сажусь рядом и беру второе весло.

– Кидлат, хватай ведерко. Если вода попадет через борт…

– Или просочится снизу…

– Спасибо, Мари, – бросаю я и снова поворачиваюсь к молчуну: – Вычерпывай ее, понял?

Он тут же приступает к делу. Мы с Мари гребем. Работа это тяжелая, и через какое-то время я уже молю о том, чтобы ветер оказался попутным и, как только мы выйдем из бухты, понес нас к Кулиону. Мари сопит от усилий, и веревка врезается ей в запястье. Через несколько минут мачта начинает поскрипывать. Мы оборачиваемся и видим, что парус затрепетал. Я замираю. И ветер тоже стихает. Потом парус раздувается, и лодка идет сама, без наших стараний.

Мари поднимает из воды весло, развязывает веревку и вскакивает:

– Сработало. Мы плывем! Плывем по-настоящему. Вперед, «Лихим»!

Лодка накреняется, и Мари со смехом падает на колени. Кидлат широко улыбается и размахивает ручонками. Мы выходим в открытый океан.

Море не такое спокойное, каким было в день нашей первой переправы. Или, может быть, все дело в том, что наша лодка во много раз меньше того корабля и поэтому волны кажутся больше. Проходит несколько минут, а Кидлат уже бледнеет и наклоняется над ведерком. Мари ополаскивает ведерко и принимается вычерпывать воду, просачивающуюся через крошечные щели, заметные лишь потому, что над ними выскакивают пузырьки.

Впрочем, воды не так уж много, да и расстояние не так уж велико, о чем я могу судить по нашему путешествию с Кулиона. Мари, похоже, в бодром расположении духа, и я предполагаю, что выход в море навел ее на мысли об отце.

Нырнув под парус, пробираюсь на нос – хочу посмотреть, как лодка режет волны. Думаю о людях, ее прежних владельцах, втаскивавших на борт полные сети, выкрасивших свое суденышко в красное и наконец привязавших ее к столбику на мелководье. Куда они ушли? Где они сейчас? Может быть, надеялись, что однажды вернутся, починят ее и приведут в порядок. Может быть, это судьба с самого начала определила нам с Мари найти лодку.

Но если так, то получается, что мне с самого начала было назначено попасть в приют, а нане – заболеть. Нет, такой ход событий мне не нравится. В том-то и проблема: когда веришь, что для всего есть своя причина, вместе с хорошим приходится принимать плохое.

Есть такое слово – ему научила меня нана – тадхана, которое обозначает невидимую силу, вызывающую события, неподвластные нашему контролю. Например, землетрясения или кораблекрушения. Или влюбленность.

Ко мне присоединяется Мари.

– Пора завтракать. – Она протягивает один из апельсинов, украденных из запасов Луко.

Сдираю кожуру, делю апельсин на дольки, и мы едим, выплевывая зернышки в воду. Ветер уносит их, не дав упасть, и я думаю, что этот же самый ветер гонит лодку вперед, к дому.

– Как там Кидлат? В порядке?

Мари пожимает плечами.

– Наверно. Он спит.

– Что будем делать, когда доберемся до Кулиона? Передадим его или…

– Придется взять с собой. Нужно убедиться, что он в безопасности, а передать его невозможно, не выдав себя. Они просто посадят нас на первый же корабль.

– Ты точно знаешь, что мы идем верным курсом?

– Так показал Сидди.

– Но разве ветер не меняется? Что, если Сидди уже указывает не туда? Что, если мы сбились с курса и попадем на другой остров или…

Мари накрывает ладошкой мне рот:

– Ами, доверься мне.

Доверие не имеет никакого отношения к ветру или морю, но ее ясные светлые глаза смотрят на меня, и я немного успокаиваюсь. Оборачиваюсь, чтобы взглянуть на парус. Ветер бьет в лицо, и к глазам подкатываются слезы.

Кидлат свернулся калачиком и спит, засунув в рот палец. Наша скала превратилась в пятнышко, выступ высотой в мой палец. На другом горизонте – только волны, бегущие один за другим холмики.

Море больше не голубое – вблизи оно темно-синее, как ночное небо. Я думаю о том, что внизу, под нами, – о рыбах, кораллах, акулах. Доверься мне. Мачта скрипит и стонет, и парус хлопает под ветром.

Мари сидит бочком, подтянув колени к груди, чтобы поместиться в узком проходе. Я пристраиваюсь рядышком.

– Ты все еще беспокоишься. У тебя лицо сморщенное.

– А разве ты не беспокоишься?

– Это же приключение. Так здорово. – Глаза у нее сияют. – Мое первое в жизни приключение.

– Но что, если муссон придет раньше, чем обычно? Что, если накатят тучи и…

– А что, если море раскроется и проглотит нас? Что, если какой-нибудь большой корабль разломит нашу лодку пополам?