Остров на Птичьей улице

Всю ночь шёл снег. Первый снег в этом году. Утром всё было белым-бело. Я понял, что не могу больше сидеть в своём укрытии, и решил пойти в парк сегодня же после обеда. Как обычно, я спустил вниз лестницу. Свежий снег укрыл развалины, как белое одеяло, и я отчётливо видел идущую наискосок цепочку собачьих следов. Странно, мне никогда раньше не попадалась здесь ни одна собака. Я попытался вспомнить, что я ел вчера вечером. Может, её привлёк запах еды? Я начал спускаться вниз по лестнице, но остановился на последней перекладине. Стоп. Если собака оставила на снегу следы, значит, и мои следы будут видны на нём так же хорошо. А вдруг кто-нибудь придёт? Он сразу заметит следы, взявшиеся ниоткуда под нижним полом. Более того, ему не составит труда увидеть, что следы сначала уходят, а потом возвращаются. И тогда этот кто-то посмотрит вверх, немного подумает и… В общем, свободно передвигаться по снегу я могу только во время сильного снегопада, который сразу же заносит все следы.

Я поднялся по лестнице обратно и стал думать, что же мне делать. Ведь снегом укрыло не только развалины, но и знаки, которые я оставил для папы. Как же я пойду в парк играть с мальчишками? Надо отметить заново две последние стрелки, найти новую бумажку и спрятать «клад» у ворот, под аркой, чтобы моя записка лежала под крышей. Но как я выберусь отсюда? И как буду передвигаться? Я даже не знал, как попаду в соседний дом, чтобы сходить в туалет.

Я передвинул лестницу к самой стене и спустился вниз. Там, очень осторожно выбирая, куда ступить, я сумел пройти вдоль стены по участкам, которые не были покрыты снегом. Снег не долетал досюда – и не долетит, если ветер будет и дальше дуть с той стороны.

За весь день никто не приходил на развалины, по крайней мере, никаких подозрительных следов я не заметил. Я страшно гордился, что проявил такую осторожность, и даже похвастался своему мышонку, что из меня мог бы получиться отличный индеец-следопыт.

После обеда я отправился к дому № 32. Пробрался через ход, заплатил дворнику и прямиком пошёл в парк. Мальчишки, с которыми я в прошлый раз играл в футбол, были там. Правда, не все. И в футбол они в этот раз не играли. Были там и другие дети. Я знал в лицо почти всех. Мы налепили снежков и устроили снежную битву. Сначала мы играли все против всех. Потом разделились на две команды. Один мальчик, Влодек, предложил, чтобы была команда «поляков» и команда «немцев». Но «немцами» быть никто не захотел. Тогда решили, что неважно, как будет называться команда, просто устроим два лагеря, и всё: один – Влодека и один – мой. Я вдруг стал у них за командира. И началась настоящая война. Когда мы наконец наигрались и битва закончилась, я был мокрый с ног до головы и весь дрожал от холода. Уже стемнело. Все разошлись по домам. И я уже знал, что будет, когда я вернусь к себе в укрытие. Но пока я ещё сдерживался. Ворота были закрыты. Я попытался открыть калитку. Она не была заперта. Петли заскрипели. Я проскользнул в образовавшуюся щель и быстро спустился в подвал. Я думаю, что дворник видел меня в окно. Но он не стал выходить. Удачно всё-таки, что вход в подвал прямо у самых ворот и не надо идти через весь двор, под окнами, на глазах у жильцов. Может, поэтому ход сделали именно в этом доме.

Всю дорогу до дома я что было сил сжимал зубы. Не потому, что они стучали от холода. Нет. Я сжимал их, чтобы не заплакать, чтобы сдержать рыдания, застрявшие комом у меня в горле. Я всё время говорил себе:

– Остановись. Прислушайся. Вдруг тут кто-нибудь есть?

Я должен был себе напоминать перед каждым проломом в стене, перед каждым проходом из квартиры в квартиру:

– Не беги. Ступай тихо. Ты можешь себя выдать.

Я раз за разом повторял вслух, вполголоса:

– Не плачь. Здесь нельзя плакать. Только дома. В подушку. Только там.

Я выдержал. А когда добрался до развалин и пролез в последний пролом, снова пошёл снег. Он падал тихо-тихо, густо, огромными мягкими хлопьями. Я не стал идти в обход вдоль стен. Пересёк развалины наискосок. Мои следы почти сразу же накрыло слоем снега. Я забрался наверх и чуть было не забыл поднять за собой лестницу. Такого раньше со мной никогда не случалось. Я закрылся внутри своего шкафа, с силой вжался в подушку и заплакал навзрыд.

Через какое-то время меня отпустило. Я постепенно успокоился. Прикрыл отверстия и зажёг примус. Сначала я отогрел руки. Потом поставил чайник и начал стягивать с себя мокрую одежду, а стянув, развесил её сушиться. К этому времени вода закипела, и я приготовил себе «чай» – кипяток с кусковым сахаром. После этого я накормил Снежка. Я не мог с ним разговаривать. Я не мог рассказать ему, что было со мной сегодня. Я боялся, что, как только открою рот, сразу начну плакать.