Остров на птичьей улице

Всю неделю я думал о Стасе и смотрел на нее, как только она подходила к окну. Она выполнила мою просьбу и садилась там читать. Теперь, когда этот паршивый Янек нападал на нее по дороге в школу, я просто трясся от злости. Придет час, и он заплатит за все. Иногда, наблюдая за их стычками, я сомневался в том, что она действительно страдает. Иногда мне даже казалось, что она получает удовольствие от его спектаклей, и это злило меня еще больше.

Чего бы я только ни дал, чтобы у меня был телефон, только отсюда туда. И ни в какое другое место. И я начал придумывать, как нам переговариваться в нашей ситуации. В моей голове крутилось множество самых невероятных планов, которыми я делился со Снежком. Я думаю, что даже он смеялся надо мной. Но одно мне было ясно. Чем больше я придумывал, тем больше опасался, что я себя выдам. Самое большее, что я мог себе позволить, это открывать и закрывать вентиляционные окна. К примеру, два раза — будет означать «да», один раз — «нет». Три раза — «я не знаю». Но только как она рассмотрит эти маленькие железные окна? Я-то ведь знал, что оттуда их можно рассмотреть с большим трудом. Когда же дом в тени, не видно ничего. «Придется отдать ей бинокль», — подумал я. Нет, даже ради нее я не мог от него отказаться. И вдруг мне пришла в голову оригинальная мысль. Просто я дам ей полбинокля! Я проверил его и увидел, что бинокль можно разобрать. Каждый из нас получит половину. Конечно, при этом я проиграю, потому что одним глазом не увидишь так, как двумя. Все как-то расплывчато. Но это была единственная возможность. Потом я начал думать о разных вариантах переговоров. Как она будет подавать мне знаки. Ничего не было короче и проще азбуки Морзе, которую я учил в лагере. Каждая буква состояла из нескольких знаков. Я ей скажу, чтобы она показывала их обеими руками. Жест правой рукой будет обозначать тире, левой — точку.

Почему бы не попробовать действовать с помощью вентиляционного окна — открывать его медленно и быстро? Это был неплохой вариант, но довольно опасный, хотя отверстие и не было заметно снизу. Но кто-нибудь может посмотреть наверх, и это наверняка привлечет внимание. Жаль. Потому что получится не настоящая беседа, хотя все-таки это лучше, чем ничего. Приберегу этот вариант на экстренный случай. Она же сможет время от времени передавать мне короткую фразу или что-то сообщать. Например, когда мы встретимся. Или что она не может прийти. Или что любит меня. Неужели она мне это скажет? Я надеялся и волновался при одной мысли об этом. И не был уверен в том, что у меня самого хватит смелости сказать ей это.

Наконец, пришел следующий понедельник. Я был взволнован, потому что всю неделю рядом крутились поляки со списками квартир. Ясно, что она ничего не сможет мне сказать. Они сразу увидят знаки, которые она передает в гетто, и заподозрят неладное. Что со мной будет, если они внезапно откроют гетто? Или разрушат стену? Это казалось невероятным. Может, тогда я просто выйду. И не буду больше за это платить. Это казалось нереальным. А может, не смогу выходить вообще.

Привратник поднял цену. Подлец. Но я не стал с ним спорить. Мне нельзя было ссориться с ним. Он сказал, что один из жильцов начал подозревать его, и теперь он вынужден платить ему часть выручки. Может, и не врал. Стукачи были повсюду.

В парк я пришел, как и в тот раз, после обеда. Моих приятелей не было. Еще издалека я услышал музыку, раздававшуюся с катка: уже заводили пластинки, выставив на улицу рупор. Раньше я думал, что он сделан из золота. Люди скользили по льду. До того, как было создано гетто, коньки можно было брать напрокат. В каблуке делали отверстие, забивали туда сапожными гвоздями штифты, и ты дополнительно к билету за вход должен был платить за прикрепление и прокат коньков, по часам. Когда я был маленький, я приходил сюда не только чтобы кататься, но и чтобы смотреть, как толстая женщина крутила ручку, заводя граммофон. Потом, как зачарованный, смотрел на быстро крутящуюся пластинку и металлическую иглу, выступающую из круглой головки и извлекающую из черного диска все эти мелодии. Просто чудо.

С минуту я поколебался, опасаясь, что меня узнают. Нет, не может быть. С тех пор я сильно вырос и одет теперь совсем иначе. Не может быть.

Толстой женщины, которую я помнил, не было. Было двое пожилых мужчин и молодой горбун, который им помогал. Я спросил, можно ли взять коньки напрокат.

— А у тебя есть деньги? — недоверчиво спросили они.

— Есть.

— Покажи каблуки.

Я показал.

— В них нужно сделать дырки. Мать тебе разрешила?

— Конечно, — ответил я. — Иначе она не дала бы мне денег на каток.

Горбун посадил меня в высокое кресло и пошел за инструментами.

— Минутку, — сказал я. — Пойду позову сестру.

Я вернулся в центральную часть парка. Стася уже ждала меня. Смотрела в сторону входа. Я подошел сзади, и она на минутку растерялась. Потом начала смеяться. Она была самой красивой из всех, кого я видел за свою жизнь.

— Пойдем покатаемся на коньках, — предложил я.

— Но я не умею.

— Я научу тебя, — сказал я. — Там, кстати, есть кресла для начинающих.