Остров на птичьей улице

Когда я поднимался на верхний пол, я всегда сбрасывал оттуда снег. Я знал, что снег очень тяжелый, ведь именно поэтому деревья сбрасывают на зиму листву, — кроме ели, у которой вместо листьев растут тоненькие иголки, — но даже и ели иногда обламывались от снега. Теперь это был новый страх, вдобавок ко всем другим, — что верхний пол обрушится под тяжестью снега и разобьет мой пол. Веревку, приготовленную на крайний случай, я держал в шкафу. Если понадобится, я смогу спуститься по ней, а потом подняться. Правда, это было бы довольно трудно, потому что мои руки деревенели от холода. Но что поделаешь — другого выхода не было. Как это глупо, что я не позаботился о перчатках.

Прошло совсем немного времени, и дети из соседних домов начали играть на развалинах моего дома. Так же, как мы когда-то. Родители с криками прибегали за ними и выгоняли их со двора. По ночам я слышал внизу чьи-то шаги и перешептывание. Как видно, эти развалины превратились в место встреч преступников и контрабандистов. А также подростков, которые воровали папиросы или покупали их без разрешения взрослых, или собирали окурки в урнах на улицах и скатывали из них сигареты, — все они приходили сюда покурить перед комендантским часом, когда уже было темно. По ночам из-за маскировки все вокруг было окутано такой темнотой, что я спокойно лежал на краю пола, не двигаясь, и прислушивался к тому, что происходило внизу. Сначала я отваживался подслушивать разговоры ребят, а потом и взрослых. Иногда это были воры, планировавшие будущие операции. Иногда контрабандисты, которые обсуждали, как проделать в подвале отверстие и спрятать там свой товар. Однажды там были даже подпольщики, скрывавшиеся от преследователей. Но еще до того, как я взвесил ситуацию и подумал, не сбросить ли им лестницу, они скрылись. Не каждому поляку-подпольщику можно было верить. Пан Болек очень обстоятельно объяснил мне это. Коммунисты, как правило, были люди хорошие. Но те, которые придерживались правых взглядов, убивали евреев собственными руками. Ненавидели их так же, как и немцы, и, если какой-нибудь еврей попадал в их отряд, решив стать партизаном, они без угрызений совести убивали его. Были такие подлые, каким, наверно, станет Янек, как только подрастет.

Если бы я захотел спуститься вниз, можно было не волноваться из-за следов. Во дворе их было теперь полно. Но я не решался. Несмотря на то, что мои ноги гудели от желания пройтись, чуть-чуть побегать.

Прошло Рождество и наступил новый год. Всю ночь я слышал звуки музыки из клуба напротив. Стася мне рассказала, что это клуб, где развлекаются немцы и полицейские. Ведь после комендантского часа только они могли позволить себе ходить по улицам. Люди без конца входили и выходили. Каждый раз, когда раскрывалась дверь и свет освещал улицу, я видел тех, кто сидел за столиками, и тех, кто входил или выходил. Например, расфуфыренных женщин с меховыми накидками. В начале двенадцатого там раскрыли двери и погасили свет. Когда же часы той тетки, помешанной на чистоте, вместе с церковными часами пробили полночь, в клубе вспыхнуло буйное веселье. Зажегся свет, и двери закрыли. Жаль. Начался новый год. Тысяча девятьсот сорок четвертый. Может, в этом году кончится война. Все, конечно, этого хотят. Даже немцы. Только они бы хотели, чтобы она закончилась иначе.

Той же ночью, после полуночи, на развалинах послышались чьи-то тяжелые шаги. Как будто кто-то хотел привлечь к себе внимание. Я подполз к краю.

Человек внизу зажег фонарь и стал высвечивать развалины, как будто искал, не скрывается ли здесь кто-нибудь. Потом осветил фонарем свое лицо. Это был пан Болек.

— Алекс? — тихо позвал он.

— Я здесь, — прошептал я.

— Я пришел забрать тебя к нам.

— Нет, я не могу, — ответил я с замиранием сердца.

— Ты больше не можешь здесь оставаться, упрямец.

Я не ответил.

— Я принес тебе пакет. Сбрось веревку. И не забудь про металлический прут.

Я сбросил веревку и поднял пакет. Какие же вкусные вещи там были! Я дал всего понемножку Снежку. Мы с ним отпраздновали новый год. Пан Болек рисковал, придя сюда после комендантского часа. А может, он нарочно выбрал эту ночь, когда немцы и полицейские напьются допьяна. И не будут так тщательно следить за соблюдением порядка.

Был у меня и еще один гость. Из своего шкафа я услышал снизу детские голоса и неожиданно для себя узнал голос Стаси. Она громко кричала, чего обычно не делала. «Это чтобы я ее услышал», — подумал я. Но она задумала что-то другое.

Когда стемнело, дети ушли, и я решился подползти к краю пола и посмотреть вниз. Она все еще была там. Смотрела то в сторону ворот, то наверх. Она увидела меня.

— Мы уезжаем в деревню, — прошептала она. — Прощай, Алекс!

— Когда?

— Завтра утром.

— Поднимись ко мне.

— Нас поймают…