Остров на всю жизнь. Воспоминания детства. Олерон во время нацистской оккупации

До войны наша семья с Кларой была едва знакома. Она была протеже семьи Модильяни[26], влиятельного итальянского клана социалистов, с которым бабушка была знакома еще до революции 1917 года. Из разговоров взрослых я поняла, что Клара была замужем за итальянским анархистом Веньеро Спинелли[27]. Веньеро часто приходил к нам в гости в Плесси, но без Клары. Я помню, что это был очень обаятельный молодой черноглазый бородач, он любил раскачивать детей и подбрасывать их высоко в воздух. На звучном французском с сильным итальянским акцентом он говорил об Испанской республике, речи его были поэтичны. В Испании он сражался в рядах анархистов. Однажды, когда я пыталась расспросить Клару о “ее муже Веньеро”, бабушка отозвала меня в сторонку. Как это бестактно! Бедняжка Клара разошлась с Веньеро. Они никогда и не были официально женаты – будучи анархистом, Веньеро не признавал законный брак. И вот теперь он ее бросил, оставив одну с Полем, она в отчаянии. Потому-то бабушка и делила квартиру с ней и Полем, когда началась “Странная война”.

Затем бабушка объяснила мне: если в такой маленькой деревне, как Сен-Дени, станет известно, что Клара не замужем, это может шокировать общественность. Поэтому, если меня кто-то спросит, кто муж Клары, то я должна отвечать, что мадам Риттони давно в разводе, и ничего больше не объяснять. То же самое бабушка сказала Андрею, но мы, договорившись без слов, решили никогда не поднимать эту тему.

Летние гости

Правительство Франции в смятении бежало в Бордо. Париж объявили открытым городом[28], и немцы взяли его 14 июня. Так Гитлер исполнил свое давнее желание – солнечным июньским утром он въехал в Город Света[29], отныне ставший его собственностью. В Сен-Дени, однако, было безмятежно. Белые домики по-прежнему сверкали на солнце, а океан был все таким же синим. Я помню жару и пикники на Диком берегу. В то время Чернушкам было гораздо легче отвлечься, если мы уходили из деревни. Казалось, что огромный пустой пляж всем своим видом говорил: что бы ни происходило в остальном мире, это просто дурной сон.

Единственным, что заставило нас поверить в реальность этой войны, были беженцы, прибывшие в Сен-Дени на двух автобусах поздним утром. Один за другим они нерешительно выходили из автобусов на засыпанную гравием площадь, на яркий солнечный свет. Это были шесть или семь семей из Эльзаса: бабушки с дедушками, родители, много маленьких детей. Темноволосые, в тяжелой зимней одежде, они выглядели очень усталыми. Учитель месье Гийонне пригласил их в пустовавшую школу, в которой с мая не было занятий. Там беженцев накормили наспех собранным обедом.

После обеда мэр Сен-Дени созвал срочное заседание деревенского совета. Было решено распределить беженцев в те дома, которые обычно сдавали отдыхающим. Через несколько дней в Сен-Дени все забыли, что эльзасцы были беженцами – в их глазах больше не было ни усталости, ни страха, и они походили на обычных курортников, которые каждое утро ходят в булочную за свежим хлебом, а после обеда ведут детей на пляж.

Еще одним важным для Олерона событием в те дни стала речь генерала де Голля, которую он произнес 18 июня в Лондоне. Мадемуазель Шарль узнала, что этот безвестный генерал, совсем недавно получивший это звание, добрался до Лондона и собирается обратиться к французскому народу. Может быть, он скажет что-то, что поможет нам заглянуть в будущее? Мадемуазель Шарль позвала Чернушек послушать его по радио, и бабушка взяла меня с собой.

Гостиную нашей хозяйки с тяжелыми шторами из жатого сатина и темный коридор, который вел в нее, я помню гораздо лучше, чем слова человека, который в 1940 году в порыве вдохновения стал живым воплощением французского патриотизма.

На протяжении последующих лет, когда будет казаться, что еще немного, и немцы завоюют весь мир, эти слова превратятся в настоящий манифест. Текст этот будут тайно передавать из рук в руки, а я выучу его наизусть:

<…>

Но разве последнее слово уже сказано? Разве надежда должна исчезнуть? Разве это поражение окончательно? Нет!

<…>

Эта война не ограничивается лишь несчастной территорией нашей страны. Исход этой войны не решается битвой за Францию. Это мировая война. Все ошибки, промедления, страдания не означают, что в мире нет всех необходимых средств для того, чтобы раздавить наших врагов. Пораженные сегодня механической силой, мы сможем в будущем победить при помощи превосходящей механической силы. Судьба мира зависит от этого.

Что бы ни случилось, пламя французского сопротивления не должно потухнуть и не потухнет…[30]

Накануне, 17 июня, новый глава французского правительства маршал Петен[31], герой Вердена, объявил, что Франция проиграла войну. Пришло время заключить перемирие. В конце своей речи слегка осипшим голосом он произнес то, что многие французы втайне надеялись услышать еще в те ясные сентябрьские дни прошлого года: надо сдаться Гитлеру. Тон его речи задал настроение на годы вперед.