Остров надежды

Ушаков особенно дорожил свежим луком и чесноком я дал попробовать Апару эти лакомства. Что касается лука, то похожее растение встречалось и в тундре, отметил Апар. Правда, луковицы его были мелкие, и потому в пищу употреблялись травянистые стебли. Ели их с оленьим мясом, смешивая эту траву с другими зелеными приправами. Особенно хороша была каша из содержимого оленьего желудка, когда в нее добавлялся тундровый лук. А вот чеснок Апару совсем не понравился: он был очень резок и щипал язык. И еще одно заметил Апар: русские любили солить пищу, да так, что ее невозможно было взять в рот. Лук и чеснок, объяснил Ушаков, предохраняют русских от зимних болезней.

При ближайшем рассмотрении жизнь русских оказалась такой интересной, что трудно было сдержать себя и не понаблюдать за ними. Правда, многих нужных вещей они просто не знали. Вот, например, когда раздавали оленьи шкуры и камус, они смешали с хорошими шкурами те, которые были явно сняты с задавленных волками животных и даже не очищены от крови. А ведь любому несмышленому малышу ясно: если из такой шкуры сшить кухлянку или штаны, а из камуса оленя, задранного волком, сшить торбаза или рукавицы, моржи и тюлени, не говоря уже о белом медведе, тут же учуют запах крови и будут избегать человека.

По вечерам, прежде чем уснуть, Апар и Нанехак обсуждали поведение русских, их обычаи и привычки, иногда вступая в спор. Нанехак многое непонятное в их поведении оправдывала и даже говорила о том, что рано или поздно эскимосы переймут некоторые их обычаи.

— Разве плохо брать еду с блюда с помощью маленькой железной остроги? — рассуждала Нанехак. — Так руки остаются чистыми.

— Руки будут чистыми, однако, если кусок мяса упадет с остроги, его тут же подхватит собака, — возражал Апар. — Нет уж, я никогда не соглашусь с тем, чтобы каждый раз гарпунить кусок еды, словно это целый морж или тюлень.

— Ты не прав, — упорствовала Нанехак. — Это даже красиво.

— Я попробовал на пароходе, — продолжал настаивать на своем Апар, — так чуть не проткнул язык. Неприятно, когда в зубы тыкается железо.

— И еще мне нравится, что они любят все чистое, — после некоторою молчания проговорила Нанехак. — Каждый день умываются, тело свое моют.

— И даже зубы, — усмехнулся Апар. — Во многом они как дети. Меры не знают. Если судно — непременно такое, на котором можно провезти несколько стойбищ, если лодка — так такая, что может летать, а уж насчет мытья и говорить нечего… Зачем все это?..

Но как ни подсмеивался Апар над привычками русских, Нанехак все же выпросила у Скурихина рукомойник и заставила мужа укрепить его в чоттагине, а рядом повесила полотенце. Правда, через три дня вода в умывальнике замерзла, и мытье рук и лица по утрам пришлось отложить до следующего лота.

— Вот ты увидишь, — убеждала Нанехак мужа, — в будущем наша жизнь во многом будет походить на русскую.

— С чего ты это взяла? — удивлялся Апар.

— Мы уже пьем чай, который выдумали они, да еще со сладким сахаром. Едим хлеб, галеты, печем лепешки из белой муки… Вон у тебя ружье, а не древний лук… Павлов учит наших детишек грамоте и собирается открыть школу для взрослых.

Апар засмеялся.

— Ты чего? — с оттенком обиды спросила Нанехак.

— Я представил тебя на месте жены Скурихина или доктора Савенко, — сказал Апар. — Смешно!

— А что тут смешного? — насторожилась Нанехак.

— Если бы ты сняла кэркэр и обрядилась в их матерчатую одежду: чулки, юбку, кофту, а голову бы повязала платком… Ты только представь себе…

Нанехак на секунду вообразила себя в таком одеянии и, не удержавшись, тоже засмеялась.

— Вот было бы забавно! — сказала она. — А ты бы оделся как Ушаков. И поселились бы мы в деревянном доме, легли на кровать. Только я к стенке, потому что боюсь свалиться.

— А мне — падать? — обиженно заметил Апар. — Нет, давай уж останемся в своей уютной, надежной яранге и будем спать на полу, как привыкли.

— Ну ладно, — зевнув, согласилась Нанехак.

Но во сне она увидела себя одетой по-русски. Шла берегом какого-то странного моря, на котором вместо моржей лежали обнаженные люди. Их тела лоснились, они сами не говорили, а хрюкали и ползли к морю, расталкивая друг друга. Рядом шагал Ушаков в тюленьих торбазах, кухлянке и малахае… А потом они вместе ложились на кровать и спорили, кому лежать у стенки.

Нанехак проснулась среди ночи, испуганная сном. Вспомнила, как Ушаков показывал ей картинку, на которой изображено было далекое теплое море, где люди и впрямь купаются как моржи, лежат голые на песке, подставляя тела лучам солнца.

Нанехак слушала сонное дыхание Апара. Как он переменился с тех пор, как стал настоящим мужем! В нем появилась степенность и рассудительность, и речь его стала многозначительной и уверенной. Он во многом подражал Иероку и даже старался ходить, как он. Апар говорил об оленях, о своей мечте заселить ими остров. Возможно, он прав: зачем перенимать все без оглядки от русских? Вот и он, Апар, как ни старается внешне казаться настоящим эскимосом, морским охотником, а сокровенная мечта его — снова вернуться к оленям.