Остров надежды

Казалось бы, уже начало проходить первое возбуждение и любопытство на новом месте, жизнь вроде бы шла своим чередом, а земля, простирающаяся на темнеющие вдали холмы, все еще оставалась чужой, незнакомой и даже враждебной.

Посидев немного в одиночестве, Нанехак вышла на улицу и отправилась в сторону тундры.

Порой, собирая съедобные корешки, тронутые желтизной листья, Нанехак замирала вдруг в странном оцепенении, не решаясь двинуться дальше, за следующую гряду, чтобы не потерять из виду морского простора, рассыпанных на галечной косе яранг, поблескивающего стеклами окон деревянного дома. Неожиданно рождавшийся страх останавливал ее, хотя впереди можно было увидеть широкие распадки, склоны холмов, покрытые богатой съедобной растительностью.

Сейчас с ней было то же самое, и Нанехак присела на обросший синим жестким мхом камень, поставила рядом кожаный туесок, туго набитый желтыми листьями, которые зимой она будет подавать к столу вместе с толченным в каменной ступе нерпичьим жиром, и невольно вздохнула всей грудью, стараясь успокоить дыхание.

Она часто думала о сестре Таслехак, жене русского человека Старцева. Это был странный и непонятный человек, поражавший ленью, лживостью и пристрастием к дурной веселящей воде даже своих соплеменников. Нанехак сразу заметила, что Ушаков старается держаться от него подальше. Еще в бухте Провидения он поначалу отказался взять Старцева на остров и, только узнав, что тот женат на дочери Иерока, переменил решение.

Похоже, Таслехак несчастлива со своим иноплеменным мужем, хотя и родила от него троих детей: двух мальчиков и девочку. Дети обожали тетю Нану и почти все время проводили в яранге деда, хотя Старцев и поставил теперь вполне приличное жилище, как-то совместив ярангу и русскую избу. В холодной части, разделенной на две половинки низкой перегородкой, стояла железная печка. Когда она топилась, в яранге становилось просто жарко, и собаки спешили на волю, высунув из пастей красные языки. Но в жилище был и древний меховой полог, который обогревался извечным эскимосским жирником. Кроме жирника днем полог освещался маленьким окошком, вделанным в одну из наружных стенок домика-яранги.

Здесь, на острове, среди новых русских людей Старцев старался держаться потише. А в бухте Провидения он был настоящим домашним деспотом и, когда напивался, бил бедную Таслехак, выгонял плачущих детишек из яранги на улицу.

Таслехак однажды призналась сестре, как сильно она надеялась на то, что переселение на остров изменит мужа. И поначалу в самом деле казалось, будто Старцев становится совсем другим. Но это было только внешне. Даже здесь, среди русских, он иногда позволял себе прежние дикие вспышки, и Таслехак по нескольку дней не выходила из яранги, чтобы люди не видели ее синяков.

Несколько раз Нанехак порывалась рассказать о сестре Ушакову, но что-то останавливало ее. И сам Иерок почему-то бездействовал, молча переживая несчастье дочери. Правда, выйдя замуж, женщина становилась чужой собственностью, она полностью принадлежала мужу, и вмешиваться в семейную жизнь, по эскимосским обычаям, не полагалось. Может быть, именно это и удерживало отца?

У Старцева было одно достоинство — он хорошо разбирался в собаках. Казалось даже, что их он любит больше людей. Он мог часами где-то пропадать с ними, мог разговаривать с вожаком упряжки куда более ласково, чем с женой. Его упряжка в бухте Провидения считалась лучшей в округе, и Старцева охотно нанимали каюром местные торговцы и проезжавшие по разным административным делам порученцы.

И здесь, на острове, он больше всех остальных заботился о запасах собачьего корма, выискивая всякий повод, чтобы заложить в яму копальхен. Он отгородил для своей упряжки небольшое укрытие за деревянным домом, вбил в землю два кола и натянул между ними длинную цепь. Немного подержав на свободе отупевших от морской качки собак, он поймал их и посадил на цепь, исподволь готовя к зимним путешествиям.

Но наймет ли Ушаков его в каюры?

В этом Нанехак сомневалась.

Вдруг женщина вздрогнула, покрепче ухватилась рукой за камень: ей почудилось, будто кто-то невидимый уставился на нее и держит под пристальным цепким взглядом, не отпуская ни на мгновение. Холодный пот окатил тело, и капельки влаги бисеринками заблестели на лбу. Ноги ослабели, словно в них вместо костей оказалась сухая трава, и не было никакой возможности сделать ни шагу. Даже дыхание, точно наткнувшись на невесть откуда взявшуюся преграду, остановилось. Нанехак водила глазами из стороны в сторону, ища этот страшный, парализовавший ее взгляд. И едва не вскрикнула, увидев вдруг показавшиеся такими огромными, плоскими и неподвижными, бело-голубые, с радугой, устремленные на нее глаза. Это была большая полярная сова, почти полностью сливавшаяся с окружающей тундрой. Страх медленно отпускал, восстанавливалось дыхание, и все же Нанехак еще долго сидела на камне, пока окончательно не пришла в себя.