Остров надежды

– Как живешь? – спросил Ушаков, еще не зная, как приступить к главному предмету разговора.

– А чего нам? Живем не тужим, – с какой-то неестественной бодростью ответил Старцев.

Ушаков долго, пристально смотрел ему прямо в глаза, пока тот не отвел взгляд и не съежился.

– Ты знаешь, что в этом году придет пароход и ты можешь уехать отсюда?

Старцев испуганно взглянул на начальника.

– Пароход придет?

– Да, – спокойно сказал Ушаков, – поскольку кончается срок экспедиции. И по плану – смена зимовщиков. Все желающие могут покинуть остров…

– А когда придет пароход? – с неподдельным любопытством спросил Старцев.

– Я сказал – летом. К сожалению, точную дату назвать не могу. Все зависит от ледовой обстановки.

– А если его не будет?

Вопрос был задан словно бы мимоходом, но Старцев весь напрягся в ожидании ответа.

– Пароход должен быть обязательно, – не меняя тона, с прежним спокойствием проговорил Ушаков. – Только очень тяжелые, чрезвычайные обстоятельства могут помешать ему подойти к острову… Но ты прекрасно знаешь, что и таком случае к нам на помощь придут самолеты… Так что ты можешь не трудиться, распуская слухи о том, что нас тут забыли, забросили…

Лицо Старцева странно дернулось, лоб его вдруг покрылся потом. Шапкой он вытер выступившую испарину и пробормотал;

– Да они все шиворот-навыворот переиначивают…

– Кто переиначивает? – строго спросил Ушаков.

– Да эскимосы… Скажешь им одно, а они разнесут другое… Так что, Георгий Алексеевич, вы им не особенно верьте.

– А кому мне верить? Тебе? – Ушаков с усмешкой посмотрел на него. – Скажи мне, Старцев, как вообще ты попал на Чукотку?

– Да, – махнул тот рукой, – по дурости… Думал, тут золотишко есть. Хотел завести торговлю… Не получилось… Так и застрял здесь. Женился, дети пошли…

Ушаков знал, что при всем своем домашнем деспотизме Старцев по-своему любил детей. Он их привел к Павлову учиться грамоте и ревностно следил за их успехами.

– Вот что, Старцев, – на этот раз в голосе Ушакова слышалась твердость, – я все знаю о твоих делишках. И о том, что ты тайком пытался скупать пушнину, закопал несколько медвежьих шкур в снежницах у мыса Уэринг… Я даю три дня на то, чтобы ты сдал Павлову незаконно приобретенную пушнину и медвежьи шкуры. Ты понял меня?

Старцев хотел что-то сказать, но не смог. Он молча нахлобучил на голову шапку и повернулся, чтобы выйти из комнаты.

– Старцев! – Ушаков остановил его. – Хочу тебе еще сказать: на основании предоставленных мне Советским правительством полномочий я могу тебя арестовать, а впоследствии передать органам правосудия… Иди!

Успокоившись, Ушаков взял дневник и принялся записывать услышанные вчера в доме Апара свадебные эскимосские обряды. Однако думалось совсем о другом: о том, что, если и этим летом не придет пароход, трудно будет объяснить людям, почему это произошло. Веру легко разрушить, достаточно одного неверного шага, невыполненного обещания, несбывшегося предсказания.

Что же касается Старцева, то придется его выселять. Таких людей невозможно переделать. Единственное средство – это поместить их в такую среду, где они не могли бы оказывать дурного влияния на других. Пусть едет обратно в бухту Провидения и служит каюром у мистера Томсона, если только Советская власть еще не выселила этого торговца. Перед отъездом из Владивостока Ушаков слышал, что на Чукотку снаряжается большая экспедиция для ликвидации концессий, иностранных торговых факторий, незаконных рыбных промыслов. Наверняка Томсона в бухте Провидения уже нет. Ну ничего, найдется работа для Старцева и на материке… Но только не среди эскимосов.

Несколько дней спустя Старцев сдал Павлову десяток песцовых шкур и три медвежьи. При этом он жаловался, что ему не на что жить, не на что покупать продукты.

– Я согласился поехать сюда, чтобы мне дали возможность заработать. Иначе какой смысл тащиться в такую даль?

Можно было бы ему напомнить, как за него слезно просил сам Иерок, доказывая Ушакову, что еще один русский будет только на пользу. И несмотря на предостережения Павлова, Ушаков все же решился взять Старцева, надеясь, что вдали от своего бывшего хозяина, в здоровой трудовой обстановке он переменится.

– Он и так хорошо зарабатывает, – сказал Ушаков, выслушав Павлова. – Жаловаться у него нет никаких оснований. Он получает продуктов в три раза больше, чем самый добычливый охотник.

Надо было радоваться весне, но с каждым теплым днем, с прилетом птиц все тревожнее становилось на душе Ушакова: а если парохода и в самом деле не будет?

Однако внешне он держался так, как будто был абсолютно уверен: корабль придет. Он велел привести в порядок всю добытую пушнину, просушить ее на ветру, на весеннем солнце. Женщины занялись шитьем полотняных мешков, куда нужно будет упаковать песцовые шкурки. Медвежьи шкуры очищали от оставшегося жира и тоже сушили. Их было столько, что пришлось строить дополнительные вешала.

По вечерам Ушаков приводил в порядок архив, свои записки, сортировал коллекцию минералов, насекомых и растений.

Эскимосы знали об этом и приносили ему все примечательное, что попадалось им на глаза.