Остров надежды

Каждый вечер, занося в дневник впечатления прошедшего дня, Ушаков ловил на себе пытливый взгляд Кивьяны и его молчаливый вопрос: «Какой смысл?» Действительно – какой смысл? Нет никакой жизненной необходимости изнурять людей, подвергать их лишениям только потому, что первая экспедиция оказалась плохо подготовленной. Надо иметь мужество не только преодолевать препятствия, но и сознаваться в своих промахах.

Продуктов оставалось совсем мало. Охота была неудачной: дичи почти не было, гуси давно улетели, а полярные совы оказались не только слишком пугливыми, но и запретными для эскимосов. «Лучше я умру, чем дотронусь до мяса этой птицы», – сказал Таян, когда Скурихин хотел подстрелить сову. Подбитая из винчестера одинокая чайка только разожгла аппетит.

На четвертый день пути Кивьяна нагнулся и сказал:

– Море близко.

Он показал Ушакову отполированную волнами морскую гальку и с шумом втянул носом воздух:

– Слышишь? Морем пахнет.

Да, это было море. Ушаков внутренне ликовал: несмотря на великие трудности и лишения, цель достигнута!

В обратный путь пустились двадцать первого сентября в мутном молоке тумана. Идти было намного легче, не только потому, что ноша сильно уменьшилась, но и от мысли, что идешь домой.

У подножия гор разбили палатку и поужинали банкой мясных консервов – одной на всех, и каждому еще досталось по две галеты. Еда была весьма скудной для такого тяжкого, изнурительного путешествия.

Утро не обещало никаких изменений. Такой же сырой и плотный туман, от прикосновения к которому кожа покрывалась липкой, противной влагой.

Не хотелось вставать идти дальше. Ушаков долго не мог стряхнуть с себя остатки сна, вслушиваясь сквозь дремоту в приглушенный разговор товарищей, в шум примуса, на котором кипел чай. Но вставать надо. Надо разделить скудный завтрак, состоящий из двух плоских и твердых, как фанера, галетин, проложенных тонким слоем мясных консервов.

По сложившемуся ритуалу, прежде чем сворачивать палатку и отправляться в путь, следовало выкурить последнюю трубку.

Кивьяна выполз из палатки, чуть не опрокинув примус. Но едва его ноги в раскисших, вот уже которые сутки не высыхающих торбазах, скрылись из виду, как он тут же пырнул обратно с выпученными от страха глазами.

– Суфлювок! – выдохнул он.

– Винчестер! – вскрикнул Таян и, схватив лежащее всегда наготове оружие, выскочил из палатки.

По другому берегу ручья совершенно спокойно, искоса поглядывая на суетящихся людей, шел белый медведь. Он настолько был уверен в себе, что даже остановился и некоторое время с презрением смотрел на них, щелкающих затворами. Но вот он взглянул словно бы с удивлением и… рухнул.

Это был двухгодовалый самец.

Кивьяна, бесцеремонно оттеснив остальных, вынул нож и подошел к поверженному зверю. Скурихин, тоже с ножом в руках, поспешил на помощь, но эскимос оттолкнул его.

– Ты что? – он удивленно посмотрел на Кивьяну. – Я же хочу помочь.

– Не надо помогать, – сказал Таян. – Медведь принадлежит Кивьяне.

– Это по какому такому праву? – сердито спросил Скурихин.

– Таков обычай, – коротко ответил Таян с таким видом, будто и Скурихин и Ушаков хорошо знали об эскимосских охотничьих правилах.

– Нет, ты нам объясни, почему медведь принадлежит Кивьяне? – попросил Ушаков.

– У нас так считается, – начал Таян, – добыча принадлежит тому, кто первый увидел: будь это медведь или кит.

– Странно! – пробормотал Скурихин, явно не собираясь уступать. Он снова подошел к медведю с ножом.

– Подожди, – остановил его Ушаков. – Не будем спорить. Главное, теперь у нас есть мясо.

– Мясо мясом, но пусть он отдаст мне хотя бы горловину и язык, – продолжал настаивать Скурихин.

– Это никак невозможно, – сказал Таян. – Кивьяне очень нужна голова, потому что он будет разговаривать с ней. В старину мы голову отрезали, а теперь нет. Потому что шкура без головы плохая, ее не покупают. Нынче голову оставляют вместе со шкурой, а потом, после разговора, обдирают череп.

– Неужто мы согласимся с этой чертовщиной? – Скурихин с надеждой посмотрел на начальника.

– Ничего не поделаешь, – пожал плечами Ушаков. – Давай-ка лучше готовь большую кастрюлю да разжигай примус.

Медвежье мясо было необыкновенно вкусным и сочным. Возможно, это им только казалось, ведь последние дни они почти ничего не ели. Сил сразу прибавилось, а мяса им теперь хватит до самого поселения.

Добытчик сгибался под грузом медвежьей шкуры и лакомых кусков, но не показывал, что ему тяжело. Он шагал, напевая про себя что-то веселое, очевидно имеющее прямое отношение к неслыханной удаче. Убить первого медведя на незнакомом острове – это хороший признак, и сородичи непременно выразят ему похвалу. Кроме того, надо будет устроить угощение, чтобы всем досталось хотя бы по куску. Потому и ноша у Кивьяны была тяжела, но радостна.

Вскоре кончился керосин, и последнюю горячую трапезу пришлось ограничить полусваренным мясом. Для эскимосов это было привычно, но Ушаков с трудом проглотил несколько кусков и решил в будущем обходиться галетами, пока не появится возможность сварить мясо на берегу, где можно набрать плавника.