Остров накануне

Она в чужих руках любовника… В этой мысли содержалось наивысшее опьянение, и Роберт извивался, подскуливая своему копьеносному бессилию. Он сходил с ума, шаря по доске стола: подержаться бы хоть за край юбки. Взгляд скользил по округлостям мягкого и волнистого тела, перебегал на другую карту, где неведомый автор изображал, вероятно, огневоды вулканов в лежащей к западу земле. Это был разрез всего земноводного шара, весь в плюмажах и в дымах на вершинах вспученной земной коры, внутри которой угадывалась мешанина воспаленных вен. Шар казался Роберту одушевленным, он хрипел, потея лавой из каждой дырки, прыскал лимфой несытой страсти, и в конце концов Роберт сомлел, вымученный сухой водянкой, или водной сухотой, это Робертовы собственные речи, – изошел над вожделенной австральною плотью.

14. Трактат о боевой науке

[18]

В Казале тоже он грезил о распахнутых пространствах, об отлогой котловине, где встречал деву из Новары. Потом он выздоравливал, и мысли прояснялись, и он сознавал, что не сумеет вновь обрести ее, потому что умрет очень скоро или потому что уже умерла эта дева.

На самом же деле он не умирал, а, наоборот, медленно поправлялся, но не отдавал себе в этом отчета и принимал протеканье поправки за утеканье жизни. Сен-Савен навещал его, сообщал устную газету новостей – это когда находился близко отец Иммануил, пронзавший Сен-Савена такими взорами, будто тот явился за его душой. Когда же отец Иммануил оставлял их для работы (а переговоры в монастыре происходили, казалось, уже непрерывно), они вели философские беседы о жизни и смерти.

«Дружище, Спинола умирает. Вы приглашаетесь на бал в честь его исхода».

«На той неделе умру и я».

«Вздор. У умирающих не такие лица. Но жалко отвлекать вас от мыслей о смерти. Пользуйтесь болезнью для благих упражнений».

«Вы заговорили как священнослужитель».

«Отнюдь. Я призываю не готовиться к иной жизни, а получше использовать ту единственную, что вам дана, чтобы пристойно встретить, когда она придет, ту единственную смерть, которую суждено вам испытать. Нужно изучать искусство умирания, и тогда мы удовлетворительно выполним упражнение в наш единственный раз».

Роберт рвался вставать, но отец Иммануил не разрешал, считая, что юноша мало окреп, не может кидаться в жерло боя. Роберт намекнул, что спешит видеть некую особу. Отец Иммануил ошибочно рассудил, будто Робертово высохшее тело гложется вожделением к иному телу, и попытался привить ему пренебрежение к женскому роду. «Сей пустейший Дамский Универс, – говорил он, – опирающийся на плечи новоявленных Атлантесс, оборачивается вокруг Бесчестья и существует под знаками Рака и Козерога в Тропиках. Зеркало, первейший движимый предмет убранства этого мира, никогда не бывает настолько мутно, как когда в нем отражаются Звезды женских очей лукавых, которые превращаются, под влиянием испаряющейся сырости от умопомраченных любовников, в Метеоры, предвещающие напасти Добротолюбию».

Роберт не оценил астрономическую аллегорию и не признал свою зазнобу в портрете светской чаровницы. Он остался лежать в постели, но еще более яро испарял сырость любовного умопомрачения.

Тем временем до него доходили и другие известия, их приносил Салетта. Казальцы колебались, не допустить ли французов, кроме замка, еще и в цитадель. Теперь им, кажется, становилось ясно, что против общего врага следует объединить силы. Но господин делла Салетта давал понять: сейчас, более чем когда ни то, притом что город, судя по всему, будет вынужден пасть, казальцы, при видимости сотрудничества, втайне ставят под сомнение союзный договор. «Необходимо, – говорил он, – хранить голубиную чистоту в отношении Туара, но быть хитроумными, как змеи, в случае если его король, после всего, надумает продать казальцев. Повоюем: если Казале убережется, в том будет и наша заслуга; но повоюем без излишеств, потому что если Казале падет, должны быть виноваты французы». Потом он добавил в назидание Роберту: «Осмотрительный не привязывает себя к колеснице».

«О, французы говорят, что вы торгаши. Никто не видел, чтобы вы воевали, и всем известно, что вы ростовщичествуете».

«Чтобы много прожить, лучше мало цениться. Надколотый горшок не бьется в черепья и служит так долго, что успевает надоесть».

Как-то утром в начале сентября на Казале вылился освободительный дождь. Здоровые и выздоравливающие, все выбрались из-под крыш, чтобы принять на себя струи, смыть следы зараженья. Потоп принес всем бодрость, но отнюдь не излечение, и язва продолжала свирепствовать после ливня, как свирепствовала до. Единственные утешительные новости касались того разора, который чума творила, подобно как в Казале, и в лагере противника.