Остров накануне

Выпад был очень удачный, потому что Берд не выдержал. «Ну уж нет, милостивый мой, насчет собаки с ее пометом все это правда, скажу вам больше, кое-кто применил то обхождение с одним соседом, который наложил кучу перед домом, и уверяю вас, он научился далеко обходить тот проулок! Разумеется, следует повторять операцию преизрядное число раз, для чего вам необходим такой приятель, вернее неприятель, который будет гадить вам под дверь достаточно часто!» Роберт заливался смехом, будто принимая все за потеху, отчего тот раздражался и приводил все более сильные аргументы. Доводы были приблизительно те же, что у Д’Игби. Доктор входил все в больший раж. «Да, да, любезнейший, вот вы так чудно философствуете, наукой костоправов брезгуете. Скажу вам даже, раз мы взялись рассуждать о кале, что у кого нечистое дыханье, ему бы подержать разинутый рот над навозною кучей, и он бы излечился. Сточная канава смердит изрядно сильнее, нежели его глотка, а известно, что меньшее количество притягивается большим!»

«Какие необычайные вещи вы открываете мне, доктор Берд, и как я поражен вашей мудростью!»

«Да это что! Вот я вам расскажу! В Англии, при укушении человека собакой, ее надо убивать, даже если она не в бешенстве. Собака может взбеситься впоследствии, и оставшаяся в укусе слюна ее способна привлечь духи водобоязни. Видели, как поварихи, если плеснут молока на угли, тут же бросают горстку соли? Великая мудрость простонародья. Молоко от угольного жара претворяется в пар; при воздействии воздуха и света этот пар, совокупно с атомами огня, влечется обратно к корове, выделившей это молоко. Сосцы коровы железисты и уязвимы, и атомы огня грозят им воспалением, отвердением, изъязвлением, а поскольку вымя недалеко от мочевого пузыря, воспаление может переброситься в пузырь и привести к анастомозу приходящих в пузырь сосудов. Корова станет мочиться кровью».

Роберт сказал: «Шевалье вспомнил эту лезвейную притирку в качестве снадобья для моего леченья. Но вы поясняете своею речью, что метод сей употребим во зло».

«Разумеется, и в том причина оберегать подобные секреты, чтобы не применялись вредоносно. Любезнейший, дискуссия о мази, или о порохе, или о том, что в Англии обычно именуют Weapon Salve, полна противоречий. Шевалье упоминал тут оружие, которое, будучи уместно примененным, приносит облегчение. Но возьмите то же оружие и расположите его у огня; и пораненный, будь он даже за тысячу километров, возопит от жжения. А если вы погрузите острие, все еще выпачканное кровью, в ледовитую воду, раненого затрясет от холода».

В ходе этого разговора Роберт, кажется, не услыхал ничего такого, о чем не знал бы раньше, не исключая и подтвержденья, что доктор Берд в вопросе о Симпатическом Порохе великий дока. Но беседа до того настойчиво кружила вокруг дурных использований этого ученья, что вряд ли речь шла о случайности. Как это все увязывалось с меридиановыми дугами, будет рассказано впоследствии.

Одним прекрасным утром, воспользовавшись тем, что матрос свалился с марса и раскроил себе череп и на шкафуте царила суматоха, а доктора спешно позвали врачевать пострадавшего, Роберту удалось скользнуть в трюм, опередив Берда.

Почти что на ощупь нашарил он верную дорогу. Может быть, повезло, а может, неведомая зверюга громче обычного стонала именно тем утром. Примерно у ахтерштевня, там, где на «Дафне» хранились бочонки с ромом и араком, он обнаружил закомару, где глазам его открылась кошмарная картина.

На удалении от любопытных взоров, на поддоне, построенном, видимо, по мерке, на подстилке из засаленных тряпок была распростерта собака.

Большая собака, породная, но из-за боли и от страданий она выглядела доходягой. Мучители, по всему полагая, старались поддерживать ее в живых: снабжали и питьевой водой, и пищей, при этом пищею не песьей, а людскою, с самого лучшего пассажирского стола.

Собака лежала на боку, закинув шею и вывалив язык. Весь бок ее был раскроен огромной вывороченной раной. Рана имела вид свежий и одновременно нагноенный, меж ее розовых закраин сочилось гангренозное створоженное месиво гноя и сукровицы. Было понятно, что какой-то хирург, вместо того чтобы зашить разрез, растянул его и прикрепил края к коже, сохраняя их в зиянии, в незаживании.

Попранье целительского искусства, эта рана была не только нанесена нарочно, но и нарочно обрабатывалась против рубцевания, чтобы мученичество пса длилось и длилось – а началось оно неведомо когда. Роберт разглядел вокруг вереда и в вереде в самом какие-то кристаллы, будто врачеватель (исполненный карательской жестокости!) умащал язву едкой солью.

Беспомощный, Роберт погладил несчастного, тот жалобно заскулил. От прикосновений ему, наверно, становилось больнее. К тому же сострадание мешалось в душе Роберта с ликованием от победы. Вот, несомненно, разгадка тайны доктора Берда, таинственное карго, занесенное на борт с причала Лондонского порта.