Остров, одетый в джерси

Так утверждала надпись на пачках. Но этого производителям, видимо, было мало, и дальше значилось: «Наше молоко — ого-го-го-го!».

На полках ниже стояли хрустальные дворцы, наполненные баклажанной икрой, красным кетчупом и абрикосовым вареньем. И икра, и кетчуп, и варенье сидели в своих дворцах как настоящие короли. На верхней полке находился целый город, который наполняли хлебные и сырные здания, дома из кускового сливочного масла.

Но это еще не все.

В дверце холодильника тоже имелись полочки. И на них тоже кое-что стояло. Здесь, например, стояла баночка консервов. На ней имелась надпись, которая подсказывала, что если вы приподнимете колечко на крышке, а потом потянете его на себя, то увидите 100 грамм прекрасной техасской фасоли. Загорелый спортсмен на одной стороне банки показывал бицепс и говорил в пузырь, что фасоль из Техаса самая полноценная еда в мире. Толстый повар, изображенный на другой стороне, уверял, что потолстеть от фасоли невозможно. Видимо, сам он фасоль никогда не ел.

С этих полочек также можно было в случае необходимости взять баночки со специями, чеснок, похожий на белый мандарин и даже стручок жгучего красного перца — засушенный язык пламени.

— Теперь вы знаете, где и что лежит, — сказала Олуэн, закрывая дверь холодильника, — и за завтраком и ланчем сможете помочь себе сами!

Не сразу я понял смысл этих слов, но постепенно догадался. Олуэн хотела сказать, что кормить нас будет только во время ужина, а на завтрак и ланч мы берем любые продукты, какие нам нравятся. Одним словом, помогаем себе сами.

— Ну с этим-то мы как-нибудь справимся, — подумал я.

Олуэн сняла очки и глаза ее сразу уменьшились, сделались воробьиными. Она протерла линзы и посадила очки на нос, глаза опять выросли до совиных размеров.

— У меня рабочий день кончается в восемь! Все, опоздавшие к ужину, ничего не получат и будут расстреляны на месте.

Сказав эти мрачные слова, Олуэн повесила полотенце на плечо и вышла на кухню.

В это время у меня забурчало в желудке. Одного банана на обед мне было маловато.

Что ж, придется помогать себе самому.

Я взял из шкафчика большую коробку сухого завтрака, потряс ею над тарелкой. Оттуда словно осенние листья посыпались кукурузные хлопья. Это были простые хлопья. Без изюма, и шоколада.

Затем я залил это дело молоком элитных коров.

— Ого-го-го-го! — думал я, наворачивая кашу из кукурузных, разбухших от молока, хлопьев.

Кумар и Мриген ограничились бутербродами с сыром.

— Сыр — полезный продукт, — сказал Кумар, поедая бутерброд. — Он продлевает жизнь и укрепляет стенки кишечника.

Поимев завтрак, мы решили осмотреть окрестности.

Я почему-то очень хотел увидеть, какой жизнью живут простые англичане. Но, вспомнив, что Джерси — остров миллионеров, я изменил свои планы и решил посмотреть хотя бы на миллионера.

Перед выходом Мриген долго причесывался и все спрашивал у Кумара, красиво ли выглядит?

Но едва мы вышли во двор, ветер налетел на Мригена и поставил его волосы шалашом.

— Вот теперь красиво! — ехидничал Кумар. — Вот сейчас хорошо! Не трогай!

Мы неспешно поднимались по аллее, которая в свою очередь поднималась по горе. Слева в ряд стояли клены и махали листьями, похожими на желтые растопыренные ладони. Только было не ясно, здороваются они с нами или же, наоборот, прощаются.

Справа лежал луг, огромный как футбольное поле. Собственно, он футбольным полем и был. Сотрудники зоопарка, как мы узнали позже, любили погонять на нем мяч.

Несмотря на то, что мы шли, а луг лежал, нам долго не удавалось от него оторваться. Наконец аллея влилась в шоссе, которое вело к столице. Здесь кончалось одно поместье — Ле Ное и начиналось другое — Лез Огр. Около дороги мне сразу стало как-то страшно, а потом еще больше страшно.

Вдруг я сообразил, что, гуляя, мы все время будем находиться в чьих-то владениях, откуда, в случае чего, могут и выдворить. Это пугало. Но выдворить-то нас можно было только снова в чьи-то владения. Это пугало еще сильнее. Жизнь могла превратиться в одно бесконечное выдворение.

В это мгновенье из поместья Лез Огр донесся до нас громкий рык и тут же сменился хохотом фазана.

Там располагался зоопарк.

Размеры владений джерсийских помещиков были такими, что их в пору было называть садовыми участками. В них отсутствовала обширность, связанная с нашим пониманием этого слова. Мы привыкли, что, если поместье, так — с десятком деревень, да с рекою, да с лесом.

— Мужик, чей это лес?

— Помещицы Скоробогатовой, вашесокородие.

— А далеко ли до следующего именья?

— Далеко-о-о-о!!!

Какие уж тут деревни? Какая река?

Зато посреди каждого поместья костром полыхал ладный крепкий дом, сложенный из розового гранита. Над ним огненными языками поднимались красные башни. А из труб валил настоящий, черный дым. Тепло и уютно было смотреть на такой дом.

Дойдя до шоссе, я осторожно выглянул из-за поворота, чтобы убедится, не едет ли кто?

— Значиться, никто не едет, — вдруг сказал Мриген из-за моей спины.

— Как же ты видишь?

— Значиться, в зеркало надо посмотреть.

В зеркало, так в зеркало.