Остров пропавших душ

Всем телом я надавил на длинную ручку двери, вцепившись в ее холодный металл, и вдруг оказался на парковке. Я стоял, и меня окружала ночь – темная и светлая одновременно, пурпурная и золотая, и полная грязи и позора. Я споткнулся, и на лезвии ножа, испачканного моей кровью, блеснул свет уличного фонаря. Я сделал нетвердый шаг вперед и наткнулся на человека, который выходил из-за мусорного контейнера, на ходу застегивая ширинку. Физиономия Джея Мейерса скривилась, когда он увидел меня, а потом он зарычал и бросился вперед, пытаясь достать что-то из кармана. Всем своим весом я обрушился на него, воткнул свой большой палец ему в глазницу и давил до тех пор, пока его глаз не лопнул, но даже тогда я продолжал давить. Во второй его глаз я воткнул свой нож. Он почти закричал, но смерть наступила очень быстро. Я сидел у него на шее и продолжал втыкать нож ему в голову. Потом заставил себя встать. В одиночестве я нависал над изуродованным лицом Джея.

Кусты. Припаркованные машины. Мы находились на парковке за баром, а в квартале от нее, если идти прямо через незастроенный участок, проходило оживленное шоссе, по которому потоком неслись машины с зажженными фарами. Так быстро, как только мог, я захромал в сторону этого шоссе. За спиной у меня раздались голоса.

Я двигался по незастроенной пустоши, и высокая трава резала мне кожу на руках, а они кричали мне вслед от двери бара.

У меня опять начались галлюцинации, и в себя я пришел уже на середине шоссе. Свет фар заливал меня, и со всех сторон раздавался визг автомобильных тормозов.

Ослепленный, я стал кричать, размахивая руками. Несколько машин чуть не сбили меня, а одна ударила по локтю боковым зеркалом, заставила развернуться и остановилась.

Искры посыпались у меня из глаз. Люди орали на меня. В свою очередь, я рыдал и визжал. Мне все казалось, что эти парни уже у меня за спиной. Рывком я распахнул переднюю дверь остановившейся машины. Водитель попытался уехать, но я стал тыкать в него ножом. До сих пор помню его лицо с широко открытым ртом и бешеными глазами. Каким-то образом мне удалось вцепиться в его рубашку и вышвырнуть его из машины.

Они нашли меня меньше чем в миле от того места. Я врезался в здание офиса местного самоуправления, и рулевая колонка вошла мне в грудь.

Окончательно я пришел в себя в выцветшем, стерильном свете госпитальной палаты. Мне невыносимо хотелось пить, но когда я попытался открыть рот, то чуть снова не потерял сознание от пронизывающей боли в челюсти. За дверью моей палаты располагались двое полицейских. На моем левом глазу была повязка – позже я узнал, что потерял его. Волосы мои были выстрижены клоками, брови разодраны и покрыты грубыми стежками хирургических ниток. Толстый нос был размазан по физиономии, как кусок маргарина.

Никто ничего не рассказывал мне. Двое копов стояли рядом, пока кто-то из офиса окружного прокурора познакомил меня с обвинениями, выдвинутыми против меня. Ни говорить, ни писать своими изуродованными руками я не мог. Мой язык был толстым и жестким, как наждачная бумага, а швы на нем царапали мне небо. Я мог чувствовать железяки у себя в черепе, даже не прикасаясь к ним.

Мужик, которого я ткнул ножом в машине, выжил. Прокурор не упомянул ни о теле Рокки, ни о теле Джея Мейерса. Имя Стэна Птитко также нигде не упоминалось. Через две недели, в сопровождении двух полицейских, меня перевезли из больницы в тюремную больничную палату. Я рассказал адвокату, предоставленному мне городом, все, что со мной произошло. Все о Стэне Птитко, и об Анджело Медейрасе, и о Фрэнке Зинкевиче, и о Рокки. В подробностях. Адвокат сказал, что с меня надо снять подробные показания, но это можно сделать только после того, как я прекращу принимать лекарства – все эти болеутоляющие и все такое, иначе защита может к этому прикопаться. С федералами тоже не все было понятно – создавалось впечатление, что местные полицейские не позволяли им со мной встречаться. Помощник окружного прокурора сказал, что они прекратят на пару дней прием лекарств и запишут мои полные показания.

Когда мне прекратили давать таблетки, на меня обрушились тошнотворные головные боли. Ко мне пришел еще один человек. Копы, видимо, посчитали, что он тоже мой адвокат. Они привели меня в комнату для свиданий, похожую на вагон, разделенный посередине на две равные части металлической сеткой. Стены, окрашенные в стандартный зеленый цвет, и тяжелый металлический запах отчаяния. Я сел и уставился через сетку на мужчину в костюме.

Его голова была похожа на мягкий розовый ластик с венчиком коротких черных волос над ушами, с толстыми красными губами и очками. Все его черты были пухлые и какие-то закругленные. Круглый нос, круглый двойной подбородок и уши, похожие на округлые бугорки. Костюм и очки в тяжелой оправе заставляли его выглядеть стройнее, чем он был на самом деле. Усевшись, он поставил рядом с собой кейс с бумагами, а потом открыл его, но что было внутри, я так и не разглядел.

Мне показалось, что я его знаю, что это один из людей Стэна.