Остров разбитых сердец

Тротуар заканчивается, я иду по узкой дороге, которая тянется вдоль западного побережья. В висках стучит. Подхожу к дереву и прислоняюсь к нему. Мысль о том, чтобы провести на этом острове хотя бы еще один день, невыносима для меня. Кристен где-то там, на большой земле, и я должна ее найти.

Положив телефон в карман, поднимаю глаза. Впереди виднеется дом моего отца. Сердце начинает биться чаще. Какой же он крошечный, этот дощатый домик! Трудно поверить, что здесь, пусть даже очень недолго, жила семья из четырех человек. Один ставень сорвался с петли и висит, а крышу вообще пора менять, это видно даже издалека.

Видит ли он меня? Хочет ли позвать внутрь, сказать, что обо всем сожалеет и что любит меня? Я усмехаюсь: эта фантазия давно выветрилась из моей головы. Кап Францель никогда не говорил мне таких вещей и говорить не собирается.

Вспоминаю, как после маминой смерти бабушка Луиза посадила меня к себе на колени (хотя я уже была для этого великовата) и сказала: «Эрика, лапочка! Когда-нибудь ты уедешь с этого острова, покинешь дом. Я это знаю и понимаю. Но не забывай: он всегда должен быть с тобой в твоем сердце, иначе, когда ты сюда вернешься, его здесь уже не будет».

«Может, я проклята? – думаю я, плетясь по улице. – Может, счастье всегда бежало от меня просто потому, что я никогда его не знала?» Да нет же, я была счастлива в первые годы замужества. Мы жили в Мэдисоне с Брайаном и девочками, его дом стал моим. Я обожала его мать. Наконец-то у меня появилась семья, о которой я мечтала. Но она распалась.

Поравнявшись с домиком, где когда-то жила, я, сама не понимая зачем, сворачиваю на тропинку к крыльцу. Нажимаю на звонок и жду. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Звоню еще раз. Потом открываю сетчатую раму и поворачиваю ручку двери.

– Папа? – мягко окликаю я, входя.

В нос сразу же ударяет запах лежалого табака, всегда внушавший мне отвращение. В крошечной гостиной тесно и темно. Как и следовало ожидать, коричневое кресло стоит перед телевизором, а трубка лежит рядом с пультом на столике.

– Папа? – повторяю я, хотя понимаю, что дома его нет.

У входа по-прежнему висит старое деревянное распятие, а возле него – вышивка бабушки Луизы в рамке. Семья… Эти люди могут тебя отпустить, но только физически.

На противоположной стене я замечаю что-то яркое, очень непохожее на остальные выцветшие украшения комнаты. Подхожу ближе, чувствуя участившееся сердцебиение. Это петушок, написанный акриловыми красками: голова повернута, перышки расправлены. Что-то сдавливает мне горло, когда я дотрагиваюсь до собственной подписи, нацарапанной в углу. А вон там, на полке, еще один мой рисунок – слоник (когда-то я ужасно увлекалась слонами). У меня на глазах выступают слезы: отец хранит мои работы. Причем в рамочках.

Вздрагиваю от шума открываемой двери и, резко обернувшись, сталкиваюсь с ним лицом к лицу. Кажется, будто он заполнил собой все пространство комнаты.

– Что ты здесь делаешь?

– Я… шла мимо. Решила зайти, а тебя нет.

Трясущимися руками возвращаю картинку на полку.

– Слыхал, ты всех расспрашиваешь о Кристен. Продолжай в том же духе, и люди решат, что ты совсем спятила.

Я начинаю обороняться:

– Мне… мне письмо пришло. С одним из маминых афоризмов. В нем говорится, что я должна вернуться к своему прошлому. Я подумала, это Кристен хочет, чтобы я сюда приехала и…

– Вернуться к прошлому? – переспрашивает отец, прерывая меня. – А при чем тут беготня по острову с расспросами о мертвой дочери?

Эти слова поражают, как удар кувалдой.

– Я думала, она хочет заманить меня сюда.

Отец фыркает (это его излюбленный способ демонстрации своего отношения ко мне):

– Если бы Кристен была на острове, я бы знал. Ее здесь нет. Она ехала на поезде, который сошел с рельсов.

Слезы обжигают мне глаза, но я не хочу, чтобы отец видел меня плачущей.

– Ее не было в том поезде.

– Перестань жить фантазиями, слышишь? Это вечная твоя проблема. Ты потеряла одного ребенка, а не обоих. У тебя есть другая дочь, которая жива и которой ты нужна.

Я так сжимаю кулаки, что ногти впиваются в ладони.

– Пожалуй, я пойду.

– Только ответь мне ради бога, – говорит отец, – когда это прекратится?

Совершенно неготовая к такому вопросу, я снова чувствую себя глупой растерянной девочкой, у которой живот крутит от волнения. Взгляд падает на мою картинку. Чтобы сменить тему, я говорю:

– Мои работы… Поверить не могу, что ты вставил их в рамочки.

– Это не я. Это твоя сестра.

– Ясно, – говорю я и быстро отворачиваюсь, чтобы он не видел моего лица.

Сетчатая дверь захлопывается за моей спиной, как будто хочет оставить за собой последнее слово. Вторая встреча с отцом, и я во второй раз эмоционально разбита. Размашисто шагаю, стараясь стряхнуть с себя обиду и унижение.

Через полчаса оказываюсь на перекрестке. Шея вспотела, во рту пересохло. На деревянном указателе читаю надпись: «Сосновый мыс: 1 миля». Грудь сжимается. Надо поворачивать. Мне известно, что там, впереди. Но я, как мазохистка, иду дальше.