Остров Разочарования

Цератод сделал вид, будто не заметил в этих словах никакого подвоха.

— Я был бы счастлив, но, увы, как раз военного опыта у меня и нет. И потом, какой же я разведчик! Шесть диоптрий в правом глазу, шесть и три четверти — в левом и совершенно невозможный астигматизм.

— Тогда, может быть, капитан Фламмери?..

— Капитан санитарной службы, сэр, — смиренно поправил его Фламмери. — Военная специальность — распределение заказов на медикаменты, кредитование трестов медицинского оборудования, улаживание недоразумений между этими трестами и армейским управлением санитарной службы.

— Оказывается, из трех присутствующих здесь союзных офицеров только я и воевал, — с возможной учтивостью отметил Егорычев. — Значит, мне и в разведку идти. Смит, вы не составите мне компанию?

— С удовольствием, сэр.

— Я только прошу остающихся вести себя как можно тише.

— Можете быть на этот счет совершенно спокойны, — поспешно заверил его Фламмери.

— А мистер Егорычев должен нам, со своей стороны, обещать, что он не позволит себе пускаться там, наверху, в какие бы то ни было донкихотские авантюры, которые могут плохо кончиться не только для него, но, в конечном счете, и для нас, — потребовал Цератод.

— Ничего похожего на донкихотство! — обещал Егорычев, и они со Смитом осторожно поползли вверх по расселине, залитой яркими, но еще прохладными косыми лучами восходившего солнца.

— По-пластунски, Смит, по-пластунски! — прошептал Егорычев кочегару.

V

Сказал Егорычев Смиту «по-пластунски» — и самому смешно стало: откуда английскому торговому моряку знать русский военный прием! Он показал, как подтягиваться на локтях, прижимаясь к земле. Ничего, ползет! Пыхтит; обливается с непривычки потом, но не жалуется. Молодец кочегар! Морская косточка!

Поворот… Еще поворот… Они ползли, замирая, лишь только зашуршит, покатившись вниз, камешек, случайно задетый локтем.

Трава, на которую они смотрели сейчас снизу, с земли, походила на таинственный, могучий и небывалый лес, камешки — на крутые и недоступные скалы, крошечный, шириною в карандаш ручеек — на бурную реку… «Так, верно, и наши приключения на этом неизвестном острове, — подумал Егорычев, — похожи, если близко присмотреться, на какие-то несоизмеримо большие события, происходящие сейчас в мире»:

Поворот, еще поворот… Подъем кончился. Перед ними обрывистый край лужайки, обрамленной деревьями, и у самой расселины кто-то спиной к ним то приседает на корточки, то вытягивается и очень старательно расправляет плечи, приседает, вытягивается, приседает, вытягивается…

«Батюшки, — весело удивился Егорычев, — никак человек утреннюю гимнастику делает!»

В каких-нибудь двух шагах от них приседал и вытягивался, глубоко дыша, коренастый мужчина. Затылок коричневый, в розовых морщинах, волосы ежиком, густо поперченные сединой. Сзади его мясистая шея до смешного напоминала хорошо пропеченный кулич, скупо припудренный сверху сахарной пудрой. Кто этот человек? А вдруг и в самом деле какой-нибудь мирный аргентинец Или бразилец?

Они залегли, припав к росистой траве.

Утреннюю тишину прорезал чей-то высокий голос оттуда, с лужайки:

— Курт!

Кулич вскочил, как ванька-встанька, вытянулся во фрунт. Плотный пожилой детина в нижней сорочке и черных эсэсовских брюках. Короткие сапоги туго набиты мясом.

— Я здесь, господин майор!

— Воды! Умываться! Живо!..

— Слушаюсь, господин майор!

Курт рысью кинулся куда-то в чащу по слабо протоптанной тропинке.

Из-за деревьев показался сам господин майор. Чисто выбритый, в черных эсэсовских бриджах, белоснежной сорочке и щегольских сапогах. Волосы расчесаны на прямой пробор от лба до затылка. Линия пробора широкая, синеватая, как сабельный шрам.

Немного погодя из-за деревьев возник Курт с ведром воды, полотенцем через плечо и голубенькой пластмассовой мыльницей.

Майор умылся и величаво удалился, а Курт, потирая руки, вернулся на прежнее место, на обрывистый край расселины, и стал истово продолжать утреннюю зарядку.

— Хватайте его за ноги! — прошелестел Егорычев на ухо Смиту. — Хватайте и рваните вниз. А я ему заткну глотку.

Смит побледнел, но послушно рванул эсэсовца за ноги, да так, что оба они чуть не покатились вниз по расселине.

— Держите его покрепче! — шепнул Егорычев и стал засовывать в рот ошалевшему эсэсовцу свой все еще не высохший носовой платок.

Любо было смотреть на физиономию их пленника. Сначала она изображала только тупое удивление. Потом удивление сменилось смятением, а смятение — ужасом. Словом, он смотрел на Егорычева именно так, как должен смотреть эсэсовец, уже сталкивавшийся когда-нибудь с советским моряком.

— Хальт! — прошептал ему Егорычев. — Швайген!.. Понимаешь?..

Нелегко было разжать ему зубы. Пришлось прищемить его большие, мясистые, обильно украшенные седыми волосками ноздри. Он терпел до последней возможности, наконец раскрыл свою пасть, но, прежде чем Егорычев успел заткнуть ее, крикнул:

— Черные комиссары!..

«Был, был, голубчик, на советском фронте! Помнишь советских моряков!»-злорадно подумал Егорычев.