Остров Разочарования

Это оказалось делом неслыханной трудности прежде всего потому, что они смешливы, несерьезны и не испытывали и тени должного почтения перед языком, на котором говорил их хозяин.

Помню, как они засмеялись, когда я пригласил их повторить за мною первое предложенное их вниманию английское Слово. Они нараспев повторяли его (это было слово «пистолет»), непередаваемо, возмутительно коверкая его на всевозможные лады и... смеялись! Им было смешно! Они хлопали в ладоши, хором выкрикивали обезображенное ими благородное английское созвучие и фыркали, словно в их голые тела вселился дьявол.

Видит бог, я пробовал утихомирить их палкой, но палка не помогла. Тогда господь вразумил меня применить пистолет. Я высмотрел среди негров самого смешливого из слабых (здоровые нужны были мне для хозяйства) и пристрелил его на месте, чтобы никому не повадно было смеяться над языком их господина. Это не замедлило самым благотворным образом сказаться на поведении остальных. Они присмирели, стали серьезней и послушней.

В тот день мне удалось обучить их всего восьми словам: «пистолет», «молчать!», «мушкет», «нож», «спокойно!», «не надо» и «убью!» Потом все пошло уже несколько легче.

Когда ученики мои усвоила свыше пятисот слов и символ веры, я под страхом божьей кары - смертной казни - объявил английский единственным разрешенным языком острова Разочарования.

Не скрою, некоторым облегчением в моем подвижническом труде было то, что оставшиеся в живых двадцать восемь негров были родом из восемнадцати разных деревень, и не было между ними и трех человек, которые могли поговорить между собой на родном языке, ибо что ни деревня в их диких африканских краях, то новое наречие, новый язык. Разноязычие поистине подобно было вавилонскому. Одни из них говорили на языке волоф, другие на языке серер, третьи на фульбе, четвертые на буллом, остальные на менде, кру, йоруба, эве, ибибио, ашанти (он же акан), темне, малинке, фон, бенин, тив (он же мунчи), экон, дуала и баквири. Я же усугубил это разноязычие тем, что расселил их по шалашам таким образом, чтобы ни в одном из шалашей не было земляков. Меньше всего я хотел бы, чтобы этот мудрый прием был приписан мне. Это меня вразумил господь в неисчислимой его милости.

Я нарочно слонялся по острову тогда и там, когда и где меня меньше всего могли ожидать. Я прятался в кустах, я подкрадывался к кострам, я ползал по ночам между хижин, я не уставал прислушиваться к голосам охотников в лесу, - и горе было тому, кто пытался преступить изданный мною закон. Я запрещал хоронить их раньше пяти дней, и тела их предавались земле без напутственных молитв.

И все же пришлось потратить еще четыре с половиной месяца, пока мне, наконец, удалось добиться всеобщего и беспрекословного выполнения моего закона. Теперь можно было приниматься за оттачивание произношения.

Легче всего было с народившимся молодым поколением. Я приказал отбирать новорожденных и приставил к ним двух негритянок, наиболее быстро воспринявших правильное произношение. В установленные часы матери допускались к своим младенцам для кормления, но под страхом строжайшей божьей кары им запрещалось при этом раскрывать рты. Никаких нежностей! Всякие слова, обращенные к восприимчивому уху младенца, могут пагубно отразиться на чистоте его произношения.

И что же, пришло время, когда я был полностью вознагражден За свои поистине нечеловеческие труды. Стоило мне зайти в хижины, где содержались дети, и зажмурить глаза, и мне казалось, что я слышу голоса моих дорогих птенчиков, прозябавших без своего любящего отца в чудовищно далеком Хэппитауне. Только тот, кто был навсегда или хотя бы на год оторван от своих детей, может понять и оценить горькое наслаждение, которое я в такие минуты испытывал.

Со взрослыми было сложней. Но почти все они вскоре стали родителями, почти все они имели в детских хижинах сыновей и дочерей, и это было немалым подспорьем в их обучении. Лишь тем, кто ценой должных усилий осваивал, наконец, правильное произношение, разрешалось видеться и изредка поболтать со своими отпрысками, а потом, по достижении ребенком пятилетнего возраста, и вовсе забрать его к себе домой. И родители, подстегиваемые отцовским и материнским инстинктом, старались во всю и достигали должных успехов. Ибо, надо отдать им справедливость, негры, как и многие птицы, на редкость музыкальны и переимчивы.

И вот пришло время, когда мне показалось, что я уже достиг цели моих трудов, и греховная гордыня обуяла мое сердце. Всеобщая покорность окружала меня, мне лестно было думать, что дело должного воспитания моих питомцев завершилось полной удачей, и это приятное заблуждение владело мною, пока - это случилось около десяти лет и трех месяцев тому назад - я, прогуливаясь одним пасмурным ранним утром, не набрел в глубине леса на негра, который вполголоса воровски объяснял своему десятилетнему сыну, как на языке йоруба называется море, небо, дерево, коза.

Словно гром среди ясного дня поразил меня. Но это был перст божий, и я Принял его с благодарностью и смирением.