Остров Русь 2, или Принцесса Леокады

— Ну нет, друзья! Это ни в какие ворота не лезет. Эффектно, конечно, я бы даже сказал, загадочно. Ну да, перед нами — любимые всеми персонажи, причем почему-то еще и в двойном размере. Но традиция «Рваной клизмы» испокон веков зиждется на анонимности. Использование своего былого авторитета, своей былой популярности — прием если не запрещенный, то как минимум не одобряемый. Вы покажите, что вы можете сейчас! Какова художественная ценность именно этого номера?! Или это все, на что вы способны?

И как раз в этот миг из воды вынырнул покрытый чешуей Смолянин. Сделав в воздухе кульбит, он вскочил к нам на сцену и, шлепая по ней ластами в такт музыке, проникновенно запел:

Уходит землянин в свой дальний путь,
Мамане махнет рукой.
Все, что он хочет, — всего лишь вернуть
Земле своей облик свой.

Смолянин картинно приложил к глазам перепончатую руку и, оглядев зал, продолжил:

Но приговор принцессы ему
Будет суров н строг.
И, как всегда, тех бросают в тюрьму,
Кто неволи терпеть не смог.

Тут Смолянин запел ритмичный припев, а мы четверо как могли (спасибо за науку московским попсовикам) принялись изображать подтанцовку:

Лучше лежать на дне
В синей прохладной мгле,
Чем мучиться на унылой,
Силком подобревшей Земле.

Будет шуметь вода,

Будут лететь года,
И в блеклом тумане скроются
Добрые города.

Пропев последние слова. Смолянин запрыгнул на яйцо, а затем картинно нырнул с него в воду, сделав тройной кульбит. Крамольный политический контекст его песни был настолько очевиден, что не заметить его было невозможно. А ведь среди зрителей были не только леокадийцы, а среди леокадийцев — не только сторонники принцессы. Зал взревел.

Хру'Нестор забыл выключить микрофон, и слышно было, как он взволнованно похрюкивает. Заметив спой прокол, он взял себя в руки и заявил:

— Ну что ж, все это мило, очень мило. Претензии к эстетическому наполнению снимаются. Но где раскрытие темы? Где, собственно, «два в одном»? И что такое «Эмбрион в эмбрионе»?

Это был ожидаемый вопрос. Раздался треск, скорлупа яйца рассыпалась, и из него вылупился Кубатай в облегающем, подчеркивающем его беременность трико, черкеске и папахе. Публика ахнула. Хру'Каган и Хру'Наум наперебой закричали:

— Вот оно! Вот — два в одном! В яйце — мужчина, да не простой, а беременный! То есть два человека!

Тут из воды вновь вынырнул Смолянин и вновь запел на лирический мотив, указывая то на нас, то на королевское ложе:

Даже не глядя, кто враг, кто друг
(нрав у нее таков),
Что-то принцесса сажает вдруг
Лучших своих женихов…

Услышав очередную крамолу, зал громогласно вздохнул, и над нами завертелась небольшая стайка страж-птичек. А Смолянин продолжал:

Так, брат, ей замуж не выйти никак,
Наследника не зачать…
Если пойдет все и дальше так,
То будут мужчины рожать.

И припев они, приплясывая, пели уже вместе с Кубатаем. Причем Смолянин подыгрывал себе на появившейся у него в руках малюсенькой гармошке, а Кубатай — на гитаре, пристроив ее, как гусли, на животе:

Лучше лежать на дне
В синей прохладной мгле,
Чем мучиться на унылой,
Силком подобревшей Земле.

Будет шуметь вода,

Будут лететь года,
И в блеклом тумане скроются
Добрые города!

Они замерли, и зал вновь разразился аплодисментами и смешками. Мы были готовы к этому. Но мы считали, что сказанного все-таки недостаточно, и нужно еще напомнить, намекнуть публике о том, что наша судьба в ее руках.

Кубатай взмахом руки заставил всех замолчать. Свет погас, луч прожектора выхватывал из темноты только его необычную фигуру. И он произнес:

— О, как близки наши миры, братья леокадийцы. Вдумайтесь. В 1458 году по земному летоисчислению узник тюрьмы, поэт Вийон, был освобожден герцогом Орлеанским за победу в поэтическом состязании, написав прекрасную «Балладу противоречий»…

Пока наша четверка была в темноте, мы скинули с себя костюмы, оставшись в одних плавках. А свет прожектора переместился на Смолянина, и тот, пробормотав: «Вот кусочек… Перевод мой», — вскинул перепончатую лапу и стал читать: