Остров русалок

В первые два месяца мы с Ми Чжа помогали матери пропалывать поля с просом и ючхэ[5] — все знают, что у мужчин для такой работы слишком плохо гнутся колени и серпов и мотыг они побаиваются. Остров Чеджудо славится своими пятью злаками: рисом, ячменем, соей, просом и могаром.[6] Рисом мы лакомились на Новый год, если матушке удавалось отложить достаточно денег. Ячмень предназначался для богачей из города и с предгорий. А вот просо — еда бедняков. Оно наполняло наши желудки, а из ючхэ мы делали масло, так что оба этих злака были для нас очень важны. В ту первую зиму мать еще и наняла Ми Чжа работать на кооператив хэнё.

— Можешь есть со всеми, когда хэнё возвращаются из моря, — сказала матушка. — Раздувай огонь и помалкивай, и никто тебя не обидит.

Так что Ми Чжа попала в бульток гораздо раньше меня. Она собирала дрова, поддерживала огонь в очаге и помогала сортировать морских ежей, моллюсков, а также агар-агар и бурые водоросли, которые ныряльщицы приносили на берег.

Бабушке это не нравилось. Она сказала:

— Ничто не смоет с нее пятно дочери коллаборациониста, так что она отличается от других сирот. Ее никто, кроме тебя, не стал бы нанимать на работу.

Но по этому поводу мать было не переупрямить.

— По этой девочке видно, что она пробьется, — возразила она. — Ей помогут смекалка и голод, который ее подгоняет.

Весной на склонах Бабушки Сольмундэ азалии сияли красно-лиловым, пурпурным и алым, так что их было видно издалека. Поля рапса блестели желтым подобно солнцу. Мы собрали злаки, вручную вспахали поле и посадили красные бобы и сладкий картофель. В конце весны жители острова меняли солому на крышах. Тетка и дядя Ми Чжа заставили девочку снять старую солому, принести новую, а потом еще по мере сил подавать наверх камни, чтобы мужчины прижимали ими солому и ее не сдувал ветер. Закончив эту работу, Ми Чжа пришла к нам, и матушка позволила ей вместе со мной искать личинок в нашей старой соломе. Этих личинок мать потом сварила, и мы их съели.

Летом склоны Бабушки Сольмундэ покрылись прохладной зеленью, но в остальном было жарко и влажно; постоянно шел дождь. Мать подарила мне мой первый тевак — она его сделала сама. Я очень им гордилась, но мне не жалко было поделиться с Ми Чжа. Поскольку она раньше жила в городе и давно потеряла мать, у которой могла бы учиться, моя подруга не умела плавать. Я отвела ее к приливным лужам, где играла сама года в три-четыре. В самые жаркие дни лета мы ходили в другую мелкую бухточку, укрытую от ветров. Там мы плескались и играли с другими детьми из Хадо. Сестры Кан тоже вечно там торчали — нам нравилось слушать, как они ссорятся и мирятся. Ю Ри приходила со своим братом Чжун Бу, и он вместе со сверстниками нырял с защитной каменной стены в открытое море. Мы любили смотреть на мальчишек, особенно на Чжун Бу — удивительно, что такой прилежный ученик умел настолько беззаботно смеяться.

Иногда матушка и другие хэнё возвращались на берег в полдень, чтобы покормить младенцев. При этом ныряльщицы поглядывали на нас и периодически кричали, чтобы мы гребли руками сильнее или делали вдох поглубже для тренировки легких. Но обычно им некогда было в рабочий день приплывать на берег, и после полудня над деревней стоял плач голодных младенцев. Отцы пытались их успокоить, но все бесполезно: молоко было только у матерей. К концу нашего второго лета Ми Чжа достаточно хорошо плавала, и мы уже начали нырять на глубину примерно в метр — одна из нас прятала что-нибудь под камнем, чтобы другая нашла, или мы тыкали пальцем морской анемон и наблюдали, как он закрывается.

Конечно, лето предназначалось не только для игр. В шестом месяце лунного календаря мы собирали ячмень и сушили его во дворе между маленьким и большим домом. Мы помогали матери убить петуха — для этого существовала специальная церемония, и потом мы этого петуха готовили и подавали бабушке, чтобы ее не мучили старческие болезни. Мы научились смешивать золу с водорослями, чтобы получилось удобрение, и носили его к нам на поле. Сажали гречиху и занимались бесконечной прополкой. А где-то около седьмого числа седьмого месяца по лунному календарю — в августе по-западному — делали каль-от, специальную ткань, окрашенную соком незрелой хурмы. Хурма содержала танин, благодаря которому материал не задерживал запах и не закисал, поэтому такую одежду можно было носить не снимая несколько недель, и она при этом не воняла. Еще такая одежда не промокала и отгоняла москитов, к ней не цеплялись щетинки ячменя, а поскольку сок хурмы делал ткань прочнее, она не рвалась, даже если зацепишься за колючку. Из каль-от шили все что угодно. Даже Ми Чжа носила брюки, рубашки и куртки, сшитые из такой ткани, — из своей нарядной городской одежды она давно выросла. Мои штаны и рубахи из каль-от донашивали младшие братья и сестра, а Ми Чжа свою сохраняла.

— Когда у меня будут дети, — говорила она, — мягкая выношенная ткань пойдет на пеленки и детские одеяла.

Мне-то еще не приходило в голову, что у меня когда-нибудь появятся дети.