Остров (СИ)

Сын шумно всосал в себя остатки борща через край тарелки и утер губы ладонью.

– Ложись давай, – сказал Лаголев.

– Ага.

Игорь затолкал в рот большую часть бутерброда. Секунд пять Лаголев смотрел на его раздутые щеки, украшенные прыщами. Потом сказал:

– И свет выключить не забудь.

Вернувшись в комнату, он зябко поежился и забрался на кресло. Одеяло сползло на пол, у простыни завернулся угол.

– Что там Игорь? – спросила Натка.

– Жрет, – ответил Лаголев, укладываясь.

– Весь в тебя.

Возражать смысла не было. Что он мог возразить? Что это также и ее сын? Что мужчины еще не научились рожать? Что он пытался его воспитывать, но с этим слетевшим с катушек, повернувшимся на деньгах миром все пошло наперекосяк? Увы, он утратил свое влияние, он стал Игорю не интересен, потому что джинсы – интересней, девочки – интересней, одноклассники, одногодки, автомобили, игровые приставки, американские фильмы, пиво и взрослые журналы – все интересней, чем он.

Возможно, подумал Лаголев, слушая, как сын шныряет по квартире – в туалет, на кухню, в ванную, опять на кухню, – в этом есть и его вина. Он растерялся. Он не знал, как жить. Не кричать же на каждом углу: «Свобода!». От чего свобода-то?

Он с ужасом, с замиранием следил, как страна, подобно самолету, оставшемуся без пилотов, сваливается в пике. Господи, он был всего лишь пассажир. Пассажир! Один из миллионов. Он даже не смотрел на соседние кресла.

Ни на Игоря. Ни на Натку.

А земля – вот она. Тр-рямс! – и в мелкие осколки. Бартер! Неплатежи! Долги! Демократия! Гуманитарная помощь!

Не было времени. Не было воздуха. Не было денег. Новая реальность прожевала его и нашла невкусным. Горло не дерет, наглостью не страдает, в психических отклонениях не замечен. Нет, чтоб как Кумочкин с топором.

Лаголев засопел и сердито шевельнулся. Все, привязался маньяк. Засел в голове. Где бы найти толкового экзорциста?

– Спи! – прикрикнула вдруг Натка.

Лаголев замер. Кому это она? Игорю или ему? Сын наконец утопал в свою комнату и там затих. Сквозь вязкую ночную тишину проклюнулось тиканье часов. Ток-ток-ток. То громче, то тише. Ток-ток.

– Я и так сплю, – негромко сказал Лаголев.

Он перевернулся на живот и действительно уснул. Правда, ему показалось, что он лишь на мгновение сомкнул глаза. Шторка, отделяющая его от реальности, опустилась и тут же приподнялась.

– Лаголев, ты храпишь, как свинья.

Лаголев почувствовал, как в районе ребер подопнули подушку кресла.

– Что?

Он перевернулся на спину и сразу же зажмурился от света, текущего из окна.

– Вставай, Лаголев, – произнесла Натка, белой ночной рубашкой маяча где-то за поворотом головы, – тебя ждут великие дела.

– Уже утро? – сообразил Лаголев.

– Господи, глаза-то разуй.

Натка скрипнула дверцей шкафа и спряталась за ней. Лаголев приподнялся.

– Нет, серьезно? Сколько?

– Половина восьмого.

– Да, что-то я…

– Что-то ты! Это уж точно!

Натка стянула ночнушку через голову и повесила на дверце.

Со своего места Лаголеву переодевание видно не было, но в зеркале поставленного к стене трюмо отражались Наткины голая спина и ноги. И синие трусики. Когда Натка, зацепив пальцами, спустила их вниз, Лаголев почувствовал, как внизу живота у него, преодолевая тяжесть одеяла, выпрямляется...

– Игорь! – крикнула Натка. – Игорь, ты встал?

Словно пойманный врасплох, Лаголев нырнул вниз. Нет, это, конечно, не к нему относилось, слава богу, а к сыну, но достаточно было Натке оглянуться… Скрючившись, он прижал одеяло к животу.

– Лаголев!

– Что? – выглянул он из своей позы, как сурок из норы.

– Ты что там, самоудовлетворяешься? – спросила Натка, возникая перед ним через секунду.

Она успела надеть свободную блузку и чисто домашние серые штаны в мелкую светлую полоску. Лицо выглядело со сна злым, как-то ужалось что ли, усохло. Нижнюю челюсть обтянуло, как у мумии.

– Нет, ты это… глупости-то оставь, – сказал Лаголев, изображая обиду. – Я, если захочу, то сделаю это в одиночестве.

– Давай, делай, инструмент в руку, – сказала жена, выходя в коридор с полотенцем. – У тебя есть десять минут. Потом у тебя свидание.

– Совсем, да? – повернул голову Лаголев.

– Тогда заправляйся и приготовь завтрак, – уже из ванной ответила Натка.

«Яволь! – чуть не сказал Лаголев. – Яволь, гестапо-фюрер Наталья Владимировна!».

– И Игоря разбуди, – добавила жена и закрыла дверь, отсекая возможность оспорить внезапную обязанность.

– Ага, всегда готов, – пробормотал Лаголев.

Как так? Он считал, что во сне человек проходит перезагрузку. Обновляются клетки, вымывается негатив, укрепляется иммунитет, подсознание ковыряет жизненные проблемы, чтобы утром ты встал посвежевший, светлый, с желанием жить и творить добро. Но Натка разбивала это построение в пух и прах. Заснула злой, проснулась еще злее. О, господи, не слететь бы в самом деле с катушек.