Остров сокровищ

Лайна боится вечерней сырости. А Юна-Вэл ничего не боится. Бесстрашная решительная Юна. Юнона-Вэлери Сильвер. Чужая жена. Чужая любимая. Она незнамо где, на краю света. Да вот же она — со мной рядом. Моя. Моя любимая. Кто скажет «нет»? Мы вместе идем через луг, мы приближаемся к лесу, темные ели-ели вырастают все выше, их острые верхушки все отчетливей врезаются в жемчужно-голубое небо. Туман возле опушки редеет, и мы уходим со знобкой прохлады луга в дневное тепло, сбереженное лапами ели-ели, ступаем меж деревьев по сухой хвое, по вылезшим из земли корням. Юна-Вэл быстро шагает; Лайна уже десять раз бы запнулась… Неправда: Лайна тоже умеет ходить по лесу… Не лги себе, не умеет. Юна-Вэл ловко скользит меж едва различимых стволов, отводит колючие лапы в сторону, чтобы не хлестнули меня по лицу. А я отвожу ветви, чтобы не задели ее, чтобы ни одна хвоинка не коснулась нежных плеч. Они прикрыты волосами цвета коффи, но сквозь колечки просвечивает обнаженная кожа. В темноте под деревьями она кажется белой. Странно — на Юне-Вэл охотничья куртка, а плечи голые, беззащитные. Непорядок. Я привлек ее к себе, поддернул куртку, натянул плотную ткань на плечи; во сне это нетрудно было сделать. Юна-Вэл улыбнулась, высвободилась и пошла вперед, легко ступая по хвое, разводя ветви руками. Опять неправильно. Нагнав любимую, я одной рукой обнял ее, а другую выставил перед собой, оберегая Юну-Вэл от коварных сучков и колючек. Да, именно так и должно быть.

Вышли на крохотную полянку. Темно; лишь клочок прозрачного неба над головой, и вниз глядят любопытные звезды. Я собрал хворост и сложил костер; Юна-Вэл помогала, сноровисто ломая ветки о колено. Лайна бы в жизни за них не взялась… Я запалил огонь. Оранжевые язычки заструились вверх, выбрасывая тоненькие струйки дыма, обнимая веточки с еще не опавшей хвоей, раскаляя ее докрасна. Костер затрещал, над ним взвились суетливые искры, в кронах ели-ели завозились ночные мышаки. Юна-Вэл уселась на мху возле костра, подтянув колени к груди и обхватив их руками; в блестящих глазах отражался огонь. Она опустила ресницы, и они затенили танцующее пламя.

Я сел возле нее — спина к спине, плотно прижавшись, ощущая тепло ее тела и щекотную ласку волос. На мху, на корягах, на лапах ели-ели гуляли отблески костра и разбуженные черные тени. Во сне можно делать что угодно и говорить что хочешь. Поэтому я заговорил о том, что меня мучило:

— Я виноват перед Лайной. Нельзя предавать тех, кто тебя любит, а я…

— Полагаешь, эта дурочка и впрямь тебя любит по-настоящему?

Неожиданное холодное презрение было хуже пощечины. Несправедливо и очень обидно. Я сдержался.

— Полагаю, да.

— Смешной. Ты предложил ей руку и сердце, а она забормотала о сокровищах, которые ты должен привезти. И о мамочке, которая будет гоняться за тобой с метлой, если не разбогатеешь. Разве так любят?

Я помолчал, размышляя. Куда меня заносит? Я вовсе не обиделся тогда на Лайну; она была права… Была ли? Разве меня не задел ее отказ? Задел, да еще как. Вот оно и откликается. Я не придумал, что сказать, и ляпнул глупость:

— Значит, не страшно, что я люблю тебя?

— Не надо меня любить, — возразила Юна-Вэл серьезно.

— Почему нет?

— Я не твоя.

— Моя. Ты же со мной здесь, в лесу.

Для странного сна подобная логика — в самый раз. Молоть что в голову взбредет, лишь бы не возвращаться на «Испаньолу», на нижние контуры, к Сильверу.

— Джим, — Юна-Вэл нашла мою руку, крепко сжала. — Смешной ты человек, ей-богу.

— Смешной, — признал я покладисто. — Смотрел на твой портрет одну минуту — и влюбился.

— Плохо, — вздохнула она печально. — Меня любит Израэль.

— А ты его? — Наяву я не полез бы в душу полузнакомой женщине. Однако сон есть сон, он многое извиняет.

— Я люблю Александра, — отрывисто проговорила Юна-Вэл.

Поюна?! Нет: Александра Смоллета.

Ну конечно, она неспроста назвала зверя именем нашего капитана. «Ах, Александр, Александр!» Эдак и при муже причитать не возбраняется. Ему и невдомек, что она прежнего возлюбленного поминает.

— А как же Израэль? — спросил я, потому что сочувствовал Хэндсу и желал ему добра.

— Отвяжись, — Юна-Вэл убрала руку, сжимавшую мои пальцы.

Я оглянулся. Она сидела, прижавшись спиной к моей спине, и волосы скрывали от меня ее лицо. Она была со мной — и не со мной, моя — и не моя. Отродясь не брал чужого, но сейчас так хочется. Хоть бы только раз ее поцеловать. Не позволит. Да что это такое, в самом деле? Хозяин я своим снам или нет?

— Юна, это мой сон или не мой?

— Твой.

— Я в собственном сне могу поцеловать женщину, которую сам придумал?

— Попробуй. Я надаю пощечин.

Вскочив, я рывком поставил ее на ноги. Она отшатнулась. Не испугалась — отпрянула, чтобы не быть со мной рядом. Точно ледяной водой окатила.

— Прощай.

Юна-Вэл пошла прочь с полянки. Я смотрел, как она уходит — решительная, оскорбленная. Позови я ее, прикажи остаться — и она бы осталась, ведь это все-таки мой сон. Но глупо что-то требовать от женщины, которой я не мил.

— Юна, подожди. — Я затоптал угасающий костер. — Заблудишься одна в темноте.