Это был такой же белый человек, как и я, и черты его лица были, пожалуй, приятны. Только кожа так сильно загорела на солнце, что даже губы у него были черные. Светлые глаза с поразительной резкостью выделялись на темном лице. Из всех нищих, которых я видел на своем веку, этот был самый оборванный. Одежда его состояла из лохмотьев старого паруса и матросской робы. Один лоскут этой невообразимой рванины скреплялся с другим самым замысловатым и нелепым способом: либо медной пуговицей, либо прутиком, либо просмоленным обрывком шпагата. Единственной неизодранной вещью из всего его костюма был кожаный пояс с медной пряжкой.
– Три года! – воскликнул я. – Вы потерпели крушение?
– Нет, приятель, – сказал он. – Меня бросили тут, на острове.
Я слышал об этом ужасном наказании пиратов: виновного высаживали на какой-нибудь отдаленный и пустынный остров и оставляли там одного с небольшим количеством пороха и дроби.
– Брошен на этом острове три года назад, – продолжал он. – С тех пор питаюсь козлятиной, ягодами, устрицами. Я так думаю, что человек способен жить везде, куда бы его ни закинуло. Но если бы ты знал, друг, как стосковалось мое сердце по настоящей человечьей еде! Нет ли у тебя с собой кусочка сыру?.. Нет? Ну вот, а я много долгих ночей вижу во сне сыр на ломтике хлеба… Просыпаюсь, а сыра нет.
– Если мне удастся вернуться к себе на корабль, – сказал я, – вы получите вот этакую голову сыра.
Он щупал мою куртку, гладил мои руки, разглядывал мои сапоги и, замолкая, по-детски радовался, что видит перед собой человека.
Услышав мой ответ, он взглянул на меня с каким-то лукавством.
– Если тебе удастся вернуться к себе на корабль? – повторил он мои слова. – А кто же может тебе помешать?
– Уж, конечно, не вы, – ответил я.
– Конечно, не я! – воскликнул он. – А как тебя зовут, приятель?
– Джим, – сказал я.
– Джим, Джим… – повторял он с наслаждением. – Да, Джим, я вел такую жизнь, что мне стыдно даже рассказывать. Поверил бы ты, глядя на меня, что моя мать была очень благочестивая женщина?
– Поверить трудновато, – согласился я.
– Она была на редкость благочестивая женщина, – сказал он. – Я рос вежливым, набожным мальчиком и умел так быстро повторять наизусть Катехизис, что нельзя было отличить одно слово от другого. И вот что из меня вышло, Джим. А все оттого, что я смолоду ходил на кладбище играть в орлянку. Начал с орлянки да и покатился. Мать, святая душа, говорила, что я плохо кончу, и ее предсказание сбылось. Да только само Провидение послало меня на этот остров. Я много размышлял здесь в одиночестве и раскаялся. Теперь уже не соблазнишь меня выпивкой. Конечно, от выпивки я не откажусь и сейчас, но самую малость, не больше наперстка, на счастье… Я дал себе слово исправиться и теперь уже не собьюсь! А главное, Джим… – он оглянулся и понизил голос до шепота, – ведь я сделался теперь богачом.
Тут я окончательно убедился, что несчастный сошел с ума в одиночестве. Вероятно, эта мысль отразилась на моем лице, потому что он повторил с жаром:
– Богачом! Говорю тебе – богачом! Слушай, Джим, я сделаю из тебя человека! Ах, Джим, ты будешь благословлять судьбу, что первый нашел меня!.. – Вдруг лицо его потемнело, он сжал мою руку и угрожающе поднял палец. – Скажи мне правду, Джим, не Флинта ли это корабль?
Меня осенила счастливая мысль: этот человек может сделаться нашим союзником. И я тотчас же ответил ему:
– Нет, не Флинта, Флинт умер. Но раз вы хотите знать правду, вот вам правда: на корабле есть кое-кто из команды Флинта, и для нас это большое несчастье.
– А нет ли у вас… одноногого? – выкрикнул он, задыхаясь.
– Сильвера? – спросил я.
– Сильвера? Да, его звали Сильвером.
– Он у нас кок. И верховодит всей шайкой.
Он все еще держал меня за руку и при этих словах чуть не вывихнул ее.
– Если ты подослан Долговязым Джоном, – сказал он, – я пропал. Но знаешь ли ты, где ты находишься?
Я сразу же решил, что мне делать, и рассказал ему все – и о нашем путешествии и о трудном положении, в котором мы оказались. Он слушал меня с глубоким вниманием и, когда я кончил, погладил меня по голове.
– Ты славный малый, Джим, – сказал он. – Но теперь вы все завязаны мертвым узлом. Ладно, положитесь на Бена Ганна, и он выручит вас, вот увидишь. Скажи, как отнесется ваш сквайр к человеку, который выручит его из беды?
Я сказал ему, что сквайр – самый щедрый человек на всем свете.
– Так-то оно так… Но, видишь ли, – продолжал Бен Ганн, – я не собираюсь просить у него лакейскую ливрею или место привратника. Нет, этим меня не прельстишь! Я хочу знать: согласится он дать мне хотя бы одну тысячу фунтов из тех денег, которые и без того мои?
– Уверен, что даст, – ответил я. – Все матросы должны были получить от него свою долю сокровищ.
– И доставит меня домой? – спросил он, глядя на меня испытующим взором.
– Конечно! – воскликнул я. – Сквайр – настоящий джентльмен. Кроме того, если мы избавимся от разбойников, ваша помощь будет очень нужна на корабле.
– Да, – сказал он, – значит, вы и вправду возьмете меня? И он облегченно вздохнул.