Остров. Тайна Софии

Алексис кивнула – в конце концов, в ее жилах была половина английской крови. Чтобы озвучить свое следующее желание, ей хватило одного слова:

– Спиналонга?

Женщина развернулась и вышла в дверь, расположенную за стойкой. До Алексис донесся ее приглушенный голос:

– Герасимо! Герасимо!

Послышался звук шагов по деревянной лестнице, и в бар вошел пожилой мужчина с сонными глазами – его явно вырвали из традиционного послеобеденного сна. Женщина стала что-то ему рассказывать, но единственным словом, которое разобрала Алексис, было «драхма» – оно прозвучало несколько раз. Было понятно, что именно втолковывали мужчине: ему представилась возможность заработать хорошие деньги. Он молча стоял и моргал, внимая наставлениям.

Затем женщина повернулась к Алексис и, взяв блокнот, нацарапала на чистом листке какие-то цифры и рисунок. Плохое знание греческого отнюдь не помешало Алексис понять, что ей хотят сказать: женщина просила за плавание на Спиналонгу и назад с двухчасовым пребыванием на острове двадцать тысяч драхм, то есть около тридцати пяти фунтов. Поездка выходила далеко не такой дешевой, как надеялась Алексис, но торговаться вряд ли стоило – кроме того, у нее просто не было на это времени. Поэтому она кивнула и улыбнулась пожилому рыбаку, который мрачно кивнул в ответ. В этот миг она вдруг поняла, что Герасимо молчит не потому, что не хочет говорить: он был немым.

Дорога до пристани и невзрачной моторной лодки Герасимо не заняла много времени. Они молча шли мимо спящих собак и домов с закрытыми ставнями. Деревушка по-прежнему не подавала признаков жизни – слышался только тихий стук их обуви по земле и неумолчное стрекотание цикад. Даже море было абсолютно гладким и спокойным.

Пока они пересекали полукилометровый пролив между деревушкой и островом, Герасимо несколько раз улыбнулся ей, но не более того. Кожа на его лице была темной и морщинистой, как у любого критского рыбака, который провел много лет в неспокойном море, по ночам боролся со стихией, а при свете дня латал сети под палящими лучами южного солнца. Несомненно, Герасимо было больше шестидесяти лет. Алексис даже предположила, что его возраст приближается к восьмидесяти. Ей вдруг подумалось, что можно было бы попытаться определить его годы по количеству морщин, как высчитывают возраст дуба по числу годовых колец на срезе. Лицо рыбака не выдавало абсолютно никаких чувств – ни грусти, ни страдания, ни радости. Лишь спокойствие старости и невозмутимость человека, многое повидавшего на своем веку. Наверное, он воспринимал туристов, наводнивших Крит в последние десятилетия, как очередных завоевателей: до них остров захватывали турки, а в середине двадцатого века и немцы, и почти все они не удосуживались хоть как-то выучить греческий. Алексис мысленно выругала себя за то, что не попросила мать обучить ее хотя бы самым нужным фразам, – она не сомневалась, что София говорит по-гречески свободно. Сама Алексис знала лишь несколько слов, и одним из них – эфхаристо – воспользовалась, чтобы поблагодарить Герасимо, когда он подал ей руку, помогая сесть в лодку. В ответ старик молча дотронулся до полы своей видавшей виды соломенной шляпы.

Когда лодка коснулась причала на Спиналонге, Алексис взяла фотоаппарат и две двухлитровые пластиковые бутылки с водой, которые ей почти насильно вручила женщина в кафе, и опять-таки с помощью Герасимо выбралась на пирс. Она обратила внимание, что рыбак не заглушил мотор, – судя по всему, он собирался вернуться в деревню. С помощью жестов он подтвердил, что приплывет через два часа, после чего медленно развернул лодку и направился в сторону Плаки. Алексис с минуту постояла на пустынном берегу, провожая его взглядом.

Она поняла, что осталась одна на необитаемом острове, и по ее телу пробежала дрожь. Как она выберется отсюда, если Герасимо забудет о ней? Сколько времени пройдет, прежде чем Эд найдет ее? Сможет ли она вплавь преодолеть полкилометра, отделяющие Спиналонгу от берега Крита?

Алексис никогда еще не была в таком безграничном одиночестве – до этого она вряд ли когда-либо отдалялась от людей более чем на несколько десятков метров, и если не считать сна, то ей не приходилось проводить без общения больше пары часов. Она вдруг со всей ясностью ощутила, насколько зависима от человечества, но попыталась собраться, сказав себе, что пара часов в одиночестве – просто мелочь по сравнению с пожизненной изоляцией от общества, на которую обрекались прежние обитатели Спиналонги.