Остров. Уик-энд на берегу океана

Жюльен Майя и Адам Парсел в равной мере не приемлют насилья, не признают за человеком права убивать другого человека ради чего бы то ни было. Но если Майя гибнет, поправ свои убеждения и не имея сил пережить собственное предательство, то Адам Парсел под влиянием событий действительности приходит к пересмотру своих убеждений. В войне, которую ведут Мэсон и Маклеод, Парсел отказывается участвовать, считая ее несправедливой. Но он отказывается сражаться и на стороне обездоленных. Он бескорыстен. Он готов разделить с таитянами свой надел земли. Но что может Парсел возразить Тетаити, когда тот говорит ему: «Адамо, ты хороший человек. Но этого еще мало — быть просто хорошим. Ты говоришь: «Я вместе с вами терплю несправедливость». Но ведь несправедливости этим не исправишь». Не находя ответа, Парсел упорствует на своей ничьей земле, подставляя себя под пули и отказываясь взять ружье. И при всем его благородстве ложность этой позиции становится все нагляднее. Гибнут один за другим матросы, друзья Парсела. Гибнут таитяне и в том числе названный брат Парсела Меани. Гибнут хорошие люди и дурные. Остается победитель Тетаити, обагривший свои руки кровью угнетателей, той самой кровью, которую «земля пьет с великой радостью». Остается Парсел с его чистыми руками. Но не на его ли совести смерть справедливых? Не сродни ли его чистота чистоте Понтия Пилата, умывшего руки? Не прав ли один из таитян, когда он замечает, что позиция невмешательства и ненасилия — удобная позиция ловкого человека, предоставляющего другим таскать каштаны из огня, перелагающего ответственность на других. Почему, задумывается Парсел, принцип уважения к жизни одного человека казался ему более важным, чем жизни тех погибших, которые он мог бы спасти, отказавшись от этого принципа. Слишком поздно осознает он свою ошибку — уже не воскресить погибших. И все же не слишком поздно, потому что осознав ее, он впервые оказывается настоящим союзником тех, кого любит. Тетаити и Парсел находят друг друга, чтобы жить вместе и вместе защищать то, что они построят.

Так конфликт, неразрешимый для Жюльена Майя, ибо он решает уравнение «убий — не убий» с позиций индивидуалистических, вне истории, оказывается — хотя и сохраняет свой трагизм — разрешенным для Адама Парсела, свидетеля и — хочет он того или не хочет — участника колониальной войны, где есть правые и неправые, справедливые и несправедливые.

Не следует забывать, что Робер Мерль работал над своим романом в годы, когда Франция вела кровавую войну в Северной Африке. Таким образом, вопрос о поведении француза, понимающего справедливость освободительной борьбы алжирского народа, был далеко не абстрактным. Эти проблемы страстно обсуждались в прогрессивных кругах. Против пыток, против зверств, совершавшихся французами в Алжире, поднимали свой голос все передовые люди. Летом 1960 года французская интеллигенция выступила с «Манифестом 121», отстаивая в нем право дезертирства из армии, ведущей несправедливую войну. Многие французы были членами тайной организации, помогавшей алжирцам добывать оружие. Франси Жансон, глава этой подпольной сети, осужденный заочно на десять лет тюремного заключения правительством де Голля, не амнистирован и сейчас, после прекращения войны и признания Францией независимости Алжира. Продолжают томиться в тюрьмах французы, считавшие своим гражданским долгом оказывать помощь народу колонии, восставшему против поработителей.

Владимир Познер в своем «Лобном месте», Андре Стиль в ряде романов и рассказов, Морис Понс в «Ночном пассажире», Жюль Руа в «Славных крестовых походах» и «Алжирской войне» обращаются к трагической теме ответственности французов за кровь, пролившуюся в колониальных войнах. О том же заставляла задуматься французского зрителя пьеса Сартра «Альтонские узники», хотя говорилось в ней о преступлениях фашистского офицера Франца фон Герлаха под Смоленском. Эта связь не случайна. Когда после окончания войны стали в полном объеме известны чудовищные преступления фашизма, когда мир содрогнулся перед печами Освенцима и Треблинки, писатели и философы стали искать объяснений свершившемуся. Книги Веркора послевоенных лет пытаются дать ответ на вопрос, где кончается человек и где начинается зверь. Оказалось, что яд фашизма не истреблен. Во Вьетнаме, в Алжире, в Конго представители «демократий» не уступали в зверствах нацистам: В чем же состоит истинный гуманизм? Может ли он опираться на евангельское «не убий»?