Остров в степи

Только на этот раз канна не был ни убитым, ни загнанным. Наоборот, он был гладким, холеным и важным. Он спокойно шагал вдоль Октябрьского проспекта, разглядывал афиши и движущиеся рекламы и изредка наклонял рога навстречу гудящему автомобилю.

Сашко шагал впереди. Час тому назад он выгрузил своего воспитанника из вагона. Накинув ему на рога веревку, он сунул другой конец себе подмышку, и так оба приятеля пешком отправились в зоопарк.

Ни тот, ни другой не могли понять, почему это люди шумят и бегут за ними толпой, почему взволнованный милиционер кричит и требует три рубля штрафа.

Сашко старался не обращать на них внимания.

Он поглаживал Бушмена и разговаривал только с ним, стараясь подбодрить и его, и себя:

— Иди, иди, Бушка. А на них ты начхай. Им делать нечего, вот они и разевают рты.

Так, с трудом пробираясь сквозь толпу, дошли наши друзья до улицы Красных зорь. Вдали виднелись уже деревья зоосада.

Но тут еще новый милиционер пристал к Сашко, как репей. Он тыкал пальцем в Бушмена, свистел и грозился забрать в отделение.

Пришлось отдать ему три рубля.

Это вывело Сашко из терпенья. Он стал сердито отгонять любопытных, а на одного франта и вовсе заорал во все горло:

— Разойдись, хлопче! Ну, чего глаза вырачил? Подумаешь невидаль — домашний оленебык!

Дедушкин пиджачок

I

Когда я была совсем еще сосунком, дедушка мой привез из Харькова новый пиджачок. Пиджачок был из особенной, дорогой и очень красивой материи. Все любовались обновкой, а дедушка красовался и с гордостью всем объяснял:

— Это не простая материя. Это шерсть замечательного животного из рода лам. Ламы живут в горах Южной Америки, и самая лучшая шерсть у ламы — альпака. Вы, может быть, думаете, что мой пиджачок выкрашен в черную краску? Ничуть не бывало, это натуральный цвет черной альпака. Она очень дорогая, эта шерсть, но зато из нее получаются самые лучшие ткани.

С тех пор прошло тридцать пять лет. Дедушка каждый день щеголял в своем пиджачке. И пиджачку от этого ровно ничего не делалось. Он оставался таким же красивым, блестящим и свежим.

На улице дедушку постоянно расспрашивали:

— Скажите, пожалуйста, где вы купили ваш новый прекрасный пиджачок?

— Новый? — переспрашивал дедушка и разражался хохотом. — Вот так история! Тридцать пять лет, не снимая, ношу пиджачок и каждый год он все «новый»…

— Тридцать пять лет! Быть не может. Вы шутите?

— Да нет уж, молодой человек (у дедушки все люди — «молодые человеки», потому что сам он старше всех) — я, если нам угодно, говорю совершенно серьезно, куплен он в 1898 году и с тех пор надевается без малого каждый день. Хо-хо!

— Вот это вещь! Дайте хоть рассмотреть ее как следует. А откуда она к вам попала, такая изумительная шерсть?

Все восхищались и щупали пиджачок руками. А дедушка, очень довольный, рассказывал про американское животное ламу.

— Неужели у нас нельзя развести такое чудесное полезное животное? Скажите, в СССР нигде нет этих лам?

Тут дедушка выталкивал вперед меня.

— Про это вы лучше спросите вот внучку. Она все мечтает о том, чтобы все полезные звери со всего мира съехались к нам, в СССР. Уж она знает, где кого разводят.

Конечно, меня начинали расспрашивать, и я с удовольствием рассказывала про тех лам, с которыми мне удалось познакомиться в маленьком украинском поселке.

Таким образом многие узнали про Пахома, Гордячку, Шоколадку, Пеструху и про маленького Чарли Чаплина.

Если хотите, я могу, рассказать вам про них еще раз.

II

Желто-белый самец ламы, Пахом, заносчиво вскинул вверх голову и отошел от забора. На морде у него было такое выражение, как будто он хотел сказать:

«Я думал, там, правда, что-нибудь путное, а там просто два человеческих детеныша смотрят на меня в щелку».

— Тпрусь, тпрусенька! Иди сюда, на тебе хлебца.

Пахом невыразимо-презрительно обернулся и поджал губы. «Ах, мол, оставьте вы меня в покое! Ну, что вам от меня нужно?» Однако, подумав немного, он все-таки презрительно подошел и глянул на девочек сверху, через забор.

Он был вовсе не такой уж большой, голова только высокая. Во всяком случае спеси в нем было гораздо больше, чем роста. А держался он так важно, ну, прямо как верблюд.

Но ведь у верблюда, не забывайте, горб или даже два горба. Потом он очень большой. Потом верблюд уже тысячи лет трудится на пользу человека. Ему есть чем гордиться и даже плевать на всех.

А Пахомову Америку и открыли-то недавно, раньше про нее даже не знал никто. Сам он низенький, на коротких мозолевых ножках, а шея такая длинная, что просто смешно. Гораздо длиннее ног.

Ну, разве можно такому уродцу важничать и равняться с верблюдом? Правда, когда-то у лам и верблюдов был один и тот же родитель. Но ведь это было очень давно, и кроме того я не думаю, чтобы Пахом мог догадываться об этом.

Девочки не видели, что Пахом смотрит на них сверху, через забор. Они все еще заглядывали в щелку, и им видна была только его грудь да ноги. Лена совала в щель корочку хлеба и уговаривала его.

— На, на, Пахомчик! Возьми, не бойся. Ой, какой он патлатый! Смотри, Варя: шерсть, как сосульки, висит.