Остров живого золота

– Засиделись мы, – замечает Червинский, вставая. За ним поднимаются солдаты. – Полагаю, знакомство наше состоялось?

– Интересный вы человек, товарищ профессор, спасибо вам! – высказывается за всех Махоткин.

– Рад, что пришелся ко двору, – весело отвечает Червинский. – Теперь пора и на отдых желанный. Не так ли, юноша? – обращается он к оказавшемуся рядом Калабашкину и смотрит на него снизу вверх. – Вам, наверное, по комплекции за двоих положено отсыпаться?

Последние его слова тонут в дружном солдатском смехе.

В расщелинах между скалами лежит темнота; берег укутан предрассветным туманом, как ватой. Море, белой пеной обозначив кромку прибоя, медленно накатывает волны и, вздохнув, с тихим шелестом уходит в песок. Было, как обычно в предрассветный час, сыро и прохладно.

Спускаясь по лестнице от домика, стоявшего у самого плато, Такидзин Каяма зябко поеживался. Его никто не будил. Здесь, на острове, Каяма сам себе хозяин. Казалось бы, лежи на циновке, отдыхай сколько душе угодно. А он просыпается ни свет ни заря. Беспокойным стал. Прежде даже в ученых диспутах умел держать себя с достоинством, как подобает истинному сыну Ямато…[11] Теперь же по незначительному поводу раздражается, с трудом подавляет гнев. Что бы там ни говорили о стойкости духа при долголетии, а когда человек перешагивает во вторую половину века, он снашивается, как гета[12].

Такидзину Каяме со сто восьмым ударом новогоднего колокола[13] пошел пятьдесят первый… Конечно, не будь длинной войны, унесшей из жизни двух сыновей и жену, он не так остро ощущал бы груз прожитых лет. Беда давит на человека, гнетет. И что самое ужасное – конца бедствиям не видно. Война продолжается и требует новых жертв. Эбис[14] надолго, если не навсегда, покинул Страну восходящего солнца.

Постояв у воды, Каяма неторопливо двинулся вдоль берега. Весной на серых скалах разноцветными пятнышками обозначались яйца кайр. Они были повсюду: на неровных уступах, узких гранитных карнизах, по всему плато… Впечатление такое, будто кто-то щедрой рукой разбросал цветную фасоль – белую, синюю, зеленую, в крапинках – в глазах рябит.

Каяма любит рассветный час. Птичий базар еще спит. Не слышно свиста рассекаемого крыльями воздуха, гомона, обычно стоящего над островом. Природа дремлет. Никто не мешает походить, подумать, посмотреть восход солнца. Говорят, солнце встает… Не совсем точное выражение. Возможно, оно годится для суши. На море иначе. Здесь солнце выпрыгивает из волн. Вот его еще нет, вода темная, хмурая, неприветливая. И вдруг – выскочил золотой серпик, брызнул горячими лучами, и море ожило, заискрилось, засверкало россыпью серебра.

На берегу превеликое множество раковин. Есть огромные полукруглые чаши с зазубринами – солдаты используют их под пепельницы; есть поменьше, продолговатые, закрученные книзу. Но больше всего мелких – величиной с ноготь – и совсем крохотных, как кедровые орешки. Между ракушками крабовые клешни с розовыми пупырышками, яичная скорлупа, космы водорослей. Повсюду рыбья чешуя, сухая, грязная, будто подсолнечная лузга. И над всем этим стоит убийственный «аромат». Запахи помета и гнили смешиваются с вонью тухлых яиц и создают бьющий в нос зловонный букет. Это и есть запах острова Кайхэн. Каяма долго не мог к нему привыкнуть. Когда он впервые приехал сюда и вышел из лодки, то чуть не задохнулся.

Как давно все было! Шел только второй год правления Сева…[15] Каяма горестно покачал головой, вспомнив себя тогдашнего – молодого и честолюбивого. Сколько интересных замыслов! А что в итоге? Несколько десятков статей в журналах, две-три монографии – вот, собственно, и весь научный багаж доктора Такидзина Каямы. Положа руку на сердце, не обильно. Был способен на большее, да заниматься приходилось вовсе не тем, чем хотелось. Добыча, прибыль, расчет… «Ваше время принадлежит фирме», «Интересы «Мицубиси» превыше всего»… Поиски, прогнозы, большие открытия, о которых когда-то мечталось, – где они?..

Дойдя до южной оконечности острова, Каяма остановился. Скалы тут отступали от моря, и песчаный пляж расширялся. По нему в этом месте хоть гонки на машинах устраивай – раздолье. Каяма машинально вынул из кармана маёке[16], которую носил теперь с собой как память о старшем сыне. Он снял куколку с его машины, когда последний раз ездил в Токио. Зачем ей висеть там? Сына уже нет, погиб на Окинаве, а машина стоит в гараже без горючего. Повсюду ограничения. «Все силы народа для защиты трона!» «Патриотический обед[17] – долг японца!» «Капля керосина – это капля крови!..» Кто теперь верит таким лозунгам?! Страна трещит, разваливается.

На ладони маёке выглядит совсем крохотной. Она широко улыбается раскрашенным ртом. Бестолковая кукла! Плохо ты защитила своего хозяина от злых духов. И зачем только сын выбрал такой несерьезный омамори?[18]