Остров живого золота

Неписаная солдатская заповедь – от сна еще никто не умирал – чтилась Однокозовым неукоснительно. Он хоть и давно носил сержантские лычки, однако никогда не переставал ощущать себя рядовым. По сути, солдат – основная фигура в армии. На нем все держится: и служба, и бой, и победа.

Младшим командиром Однокозов был назначен под Берлином. Случилось так, что во взводе не осталось ни одного сержанта.

– Принимай отделение, Однокозов, – сказал ротный. – Задача тебе известна.

– Так вот сразу? – растерялся солдат.

– Некогда размусоливать. Бой идет.

– А почему я?

– Боец ты или тюфяк? – разозлился ротный. – Прекрати прения! Вон видишь дом? К утру взять. Действуй!

Дом, стоявший на отшибе, конечно, взяли, даже раньше намеченного срока. Никому из ребят не пришло в голову усомниться в правильности назначения нового сержанта. Но сам Однокозов понимал: если честно разобраться, какой из него командир отделения? Образование – четыре класса. До войны только и умел, что мелюзгой во дворе верховодить. «Мы туляки, оружейники» – это для красного словца. Он ведь и молотка в руках не держал. Вот дед его – настоящий умелец. Батя тоже классный мастер, автоматики первостатейные ладит. Отца из-за этого и на фронт не пустили, наградили трудовым орденом. А наследничек, единственный носитель фамилии, в кого пошел?

Рос Клим в семье самым младшим. Сестренки его жалели, баловали – то одна, то другая рублевку подкинет. Вот он и привык пупом земли себя считать. Нате вам, дескать, мал золотник, да удал, все нипочем! То стекла у соседей выбьет, то драку затеет. Знал, что по малолетству милиция с ним валандаться будет, воспитывать…

Сна ни в одном глазу. Беда, да и только. От бессонницы одно беспокойство…

Вспомнилась почему-то Лидочка Якименко. Фартовая девочка, загляденье! И что она в этом Махоткине нашла? Подумаешь, красавчик! Настоящему мужику красота вовсе не нужна, даже помеха. Конечно, если честно, строить куры он не очень умеет. На счету два-три знакомства. Но знать об этом никому не нужно. Как начнешь ребятам заливать про победы на женском фронте, те уши и развесят. Завидуют.

Да, Лидочка – девчонка стоящая, строгая. Про свои похождения с ней не поговоришь. Не поверит и на этот крючок не клюнет. А Махоткин – парень вроде ничего, свойский. Дурак, конечно, что такой дивчине взаимностью не отвечает, но старшина он что надо, будто родился с хозяйской жилкой. Даже на фронте умудрялся обеспечивать полновесной едой и наркомовской нормой. Кстати, жаль, что ее отменили. Долгонько сидим на «сухом» пайке. Ребята посмеиваются: с устатку, мол, горячительное не помешало бы…

Отмахнувшись от пустых мыслей, Однокозов повернулся на бок, потом на спину.

– Никита! – шепотом позвал он лежавшего рядом друга. – Спишь?

– Не, – отозвался тот.

– Про что думы?

– Степь привиделась. Белые мазанки с голубыми наличниками. И Кубань – бурливая, быстрая…

Однокозов понимал друга без лишних слов. Они долго вместе воевали и все знали друг про друга. До войны у Калабашкина была большая семья. Когда он после ранения прибыл на побывку домой, то никого не нашел. Мать расстреляли каратели, отец и три брата погибли, сестер угнали в неметчину… Всего один день и пробыл Калабашкин в селе, больше не смог.

Вернувшись во взвод, сказал: «Нема у меня, Клим, ни ридной мати, ни своей хаты. Вся земля – дом родной».

– Ты… не надо. Не смей травить себя зазря! Понял? – шепнул Клим.

– Не буду, – согласился Никита. – Уже прошло… Ты-то чего крутишься? Или за день не намаялся?

– Мыслишка одна в башке балует.

– Насчет баб, что ли?

– Про то днем болтовни хватает. – Однокозов потянулся. – Как думаешь, в деревне первачок гонят?

– Кто-то из хлопцев рассказывал, бабка там одна…

– Что ты! – приглушенно воскликнул Однокозов, приподнявшись на локтях. – А где живет, знаешь?

– Крайняя хата, кажись. Да тебе-то зачем? Ты ж ее, эту дрянь, терпеть не можешь.

– Одевайся.

– Не дело затеял, Клим.

– Дело не дело, зато ребятам на удивление.

– Брось. Не время забавляться.

Однокозов быстро натягивал сапоги.

– Идешь?.. Ну и дрыхни, черт с тобой! – Прихватив две фляги, он выскользнул из палатки.

Калабашкин от возмущения потерял дар речи. И что за человек! Вечно ему, как челноку, сновать бы туда-сюда. И придумал же ерунду: нужен ему первачок, как зайцу зубная боль!.. Теперь в какую-нибудь историю вляпается.

На фоне темного леса в лунном молоке отчетливо прорисовывались прямоугольники парусины. Дорожки между ними четко обозначились пунктиром белых камешков. На передней линейке маячили фигуры дневальных.

Однокозов держался от них подальше. Посвящать в свой план большую компанию сейчас неинтересно. Другое дело – завтра к вечеру. «Наркомовская норма из личных запасов сержанта Однокозова. Не желаете ли?..» То-то будет потеха!

Скрывшись в кустарнике, росшем за палатками, Однокозов, незамеченный, обошел лагерь стороной. До деревни ходу минут сорок. К рассвету надо управиться. Тогда никто ничего не узнает.

Поселок лежал в распадке. Ни огонька, ни звука – будто вымер. Домов было не более двух десятков. В какой же толкнуться?