Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

На конференции, проведенной в апреле 1946 года, Е.А. Осипова заявила, что психические нарушения у детей обусловлены не только физическим неблагополучием и черепно-мозговыми травмами, но «многообразной психотравматизацией, связанной с военной обстановкой»256. В статье, поступившей в редакцию журнала «Невропатология и психиатрия» в декабре 1946 года, Сухарева еще раз определила отклонения в поведении у советских детей как формы «реакции на психическую травму» и как «психические последствия травм», и рекомендовала «учесть роль психогенной травмы в формировании последующей структуры характера человека»257. Судя по сборнику «Проблемы современной психиатрии», опубликованному в 1948 году, к этому времени словосочетание «психические травмы военного времени» среди советских детских психиатров было уже общепринятым258.

Используя термин «травма» применительно к психическим проблемам и «дефектам психики», детские психиатры 1940-х годов ориентировались на работы психоаналитиков, психиатров и психологов 1910 – 1920-х. Психиатры 1940-х изучали аффективные расстройства детей и утверждали, что девиантное поведение было результатом пережитых детьми соматических и психических травм. Так, например, Т.С. Симсон писала:

…Матерям и воспитательницам детей, переживших зверства фашистов, гибель близких, следует понимать, что ошибочно мнение о необходимости избегать разговоров с детьми о пережитом. Наоборот, чем полнее будут высказывания ребенка на тему о том, что еще гнетет его психику, тем быстрее и полнее наступит изживание тяжелых потрясений259.

Этот призыв эксплицировать пережитое прямо противоречил действовавшему в СССР негласному запрету публично обсуждать психические травмы, нанесенные войной260.

После 1951 года детские психиатры стали сводить исследования психологических проблем к изучению их невропатологической и физиологической основы. Это изменение было обусловлено так называемой «Павловской сессией» Академии медицинских наук, на которой советская нейропсихология и патопсихология, а также многие направления в нейрофизиологии были подвергнуты идеологическому разгрому261. Однако, несмотря на это изменение, описания детских психических заболеваний в 1950-е годы сохраняли психоаналитические обертоны: детские психиатры подчеркивали социальные и эмоциональные аспекты описываемых явлений и настаивали на том, что патологические механизмы – как в психической, так и в соматической динамике – стали более понятными для них в свете военных переживаний262.

Сдвиг в описании девиантного ребенка с акцентирования преступности и опасности для общества к образу «угрожаемой» жертвы военных обстоятельств можно проследить по описаниям симптомов детских психических аномалий в медицинской литературе 1940-х и начала 1950-х. Среди этих симптомов фигурируют дисфункции пищеварительных, дыхательных, сердечно-сосудистых, мочеполовых и двигательных систем, а также расстройства сна, фобии, тики и нарушения речи. Патологические привычки (такие, как сосание пальцев или мастурбация) и «навязчивые состояния» (фиксация на определенных идеях или синдром навязчивых действий) тоже считались симптомами психических заболеваний. Однако для нашего исследования важнее другое. Врачи полагали, что склонность к побегам из дома, вранью, воровству, порче предметов и другие действия, которые до этого рассматривались как проявления «трудновоспитуемости» и часто давали повод для криминализации детей, на самом деле были патологическими процессами, порожденными теми ситуациями, которые нанесли травму детской психике263. Детей стали называть «страдающими», «повышенно ранимыми» и «нуждающимися в помощи». Психиатры объясняли, что «страх» держит пострадавших детей «в своей власти» и что их дурное поведение – «результат слабости, а не злостного нарушения дисциплины»264.