Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

В своих работах 1947 – 1958 годов Т.П. Симсон утверждала, что травмы могли возникать и в мирное время. Их могли порождать неправильные педагогические действия, такие как запугивание детей, угрозы, избиения, упреки и в целом «нервная обстановка в семье»265. Так, например, она анализирует историю болезни девочки по имени Тома. В четырехлетнем возрасте она испытала страх перед воздушными бомбардировками, а затем, когда ей исполнилось 10 лет, она видела, как ее отец пытался покончить с собой. Из-за этих травм девочка стала медлительной, слабой, быстро уставала и плохо училась. Обвинения и наказания только подавляли эту и без того ослабленную и травмированную войной девочку и заставляли ее замыкаться в себе и отдаляться от школы266. Более того, по словам Симсон, сильный психический шок – особенно перенесенный во время военных действий – мог быть причиной заторможенности и угнетенности, но в долговременной перспективе приводил к возбуждению, пренебрежению запретами, раздражительности и агрессивности267. Получалось, что война спровоцировала у советских детей различные патологические реакции, и последствия этих реакций ощущались в течение всех 1950-х годов.

Зафиксированные медиками патологические черты поведения или повседневного состояния – вялость, заторможенность, угнетенность, пассивность, нерешительность и застенчивость, но также и повышенная возбудимость, расторможенность, грубость, упрямство и неумение приспособиться к коллективу – противоречили образу активного, энергичного, эмоционально устойчивого, дисциплинированного и трудолюбивого советского нормативного субъекта. Утверждая, что расхождение между нормой и реальным поведением не было обусловлено злонамеренностью детей, советские детские психиатры подчеркивали, что их научная цель – преодолеть это расхождение. В их публикациях приводились примеры успешного возвращения детей к нормальному поведению. С этой точки зрения, детская психиатрия 1940 – 1950-х годов довольно сильно напоминала дефектологию периода, предшествовавшего постановлению 1936 года.

Обе дисциплины рассматривали отклоняющееся поведение как элемент общей клинической картины и считали научное наблюдение главным источником информации, необходимой для того, чтобы понять личность ребенка и изменить ее «в должную сторону»268. Вполне в духе Выготского и дефектологов 1920-х послевоенные психиатры не просто определяли детскую личность как «больную», но также предлагали научные доказательства «богатых компенсаторных возможностей» такой личности и «большой гибкости» нервной системы ребенка. Советские специалисты по детской психиатрии стремились учитывать то, что осталось сохранным в детской психике после ущерба, нанесенного войной, и заявляли, что их наука способна «компенсировать» утерянные функции.

Эти рассуждения детских психиатров были похожи на мысли А.Р. Лурии который в заключении изданной в 1947 году монографии «Травматическая афазия» подчеркивал, что «восстановительное обучение» должно быть направлено на психологическую компенсацию дефекта – а эта идея прямо шла от Выготского269. Э.М. Башкова утверждала, что подростки, увлекающиеся бродяжничеством и приступающие к работе без интереса, являются «личностями с патологическим поведением», но «процессы компенсации» могут превратить их «в социально полноценных»270. Симсон соглашалась с тем, что детскую нервность следует понимать не как «глубокое нарушение психики», а скорее как «функциональное нарушение», которое «сравнительно легко ликвидируется при соответствующих лечебно-воспитательных мероприятиях»271.

Но какими должны были стать эти «лечебно-воспитательные мероприятия»?

Терапевтическое вмешательство прежде всего подразумевало труд. В соответствии с официально одобренным мнением о том, что трудовое обучение открывает возможность всем маргинализированным людям приобрести профессию и тем самым интегрироваться в советскую жизнь, детские психиатры в послевоенные годы разрабатывали реабилитационные модели, основанные на внушении детям ценности труда. Производительный труд считался лечебным средством в отношении подростков с проявлениями антисоциального поведения. В любом учреждении для психически больных детей должна была быть «лечебно-производственная мастерская»272.