Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Начиная с 1950-х годов при попытках дисциплинировать и «нормализовать» участников неофициальных групп учителя, комсомольские функционеры, одноклассники, адвокаты и сотрудники КГБ считали игру «извиняющим» фактором, нейтрализующим политические смыслы, реально присутствующие в деятельности неформальных групп или приписываемые им. Однако в действительности, по-видимому, игра не была социально «невинным» элементом деятельности таких объединений. Для большинства их участников именно игра в рамках альтернативных компаний становилась попыткой психологической компенсации чувства несвободы, переживания затрудненной социальной мобильности, излишней регламентации жизни. Все эти стороны советского социального порядка большинство граждан СССР открывали для себя именно в подростковом возрасте – точнее, именно тогда они начинали понимать, что сковывающие их ограничения обусловлены не только их возрастом, но распространяются и на «взрослую» жизнь, Содержательное же наполнение игры и степень политической оппозиционности ее участников могли быть совершенно различными.

Политика воздействия на подростковые группы:

от арестов – к «профилактике»

Понимание подростка как «заготовки» взрослого гражданина имело прямые следствия не только в педагогических, но и в репрессивных практиках Советского государства. Обвиненные в совершении политических преступлений юноши и девушки наравне со взрослыми участвовали в строительстве коммунизма за колючей проволокой935. Первые сведения о раскрытых подпольных юношеских организациях относятся к 1920-м годам. Так, записка, сохранившаяся в фонде Политического Красного Креста, сообщает о судьбе арестованных в 1929 году в Ленинграде подростков: «Всем представлены статьи 58-10 и 58-11 <…> – 2 года заключения в Соловках. Инкриминируемое им преступление… относится к 1927 году, т.е. к периоду, когда каждому из них было от 12 – 13 лет»936. В 1935 году практика привлечения несовершеннолетних к суду была закреплена законодательно: возраст уголовной ответственности по тяжким преступлениям был снижен до 12 лет. Совместное постановление ЦИК и Совета народных комиссаров СССР позволяло «несовершеннолетних, начиная с 12-летнего возраста, уличенных в совершении краж, в причинении насилия, телесных повреждений, в убийстве или попытках к убийству привлекать к уголовному суду с применением всех мер уголовного наказания»937. Обвинение по названным статьям подразумевало в качестве меры наказания не только исправительно-трудовые работы, но и смертную казнь938. Хотя формально постановление не касалось политических статей Уголовного кодекса, дети и подростки до 16 лет (возраст уголовной ответственности по ст. 58 УК РСФСР) становились жертвами и политических репрессий.

В 1938 году в Ленинске-Кузнецком была вскрыта «террористическая группа» детей, агитировавшая «за срыв занятий в школах и оставление учебы». Шестьдесят подростков от 12 до 17 лет обвинялись в подготовке террористических актов в отношении комсомольских активистов и разложении местной молодежи939. То, что инициировавшие «детское дело» сотрудники НКВД год спустя были осуждены за превышение должностных полномочий, можно назвать скорее исключением из правил. Предельно жесткое отношение к подростковой преступности формулировал И.В. Сталин. Так, на спецсообщении Л.П. Берии о раскрытии в школах Москвы и Ленинграда «антисоветских групп» напротив информации о группах, находящихся «в разработке», его рукой поставлены визы: «Этих всех арестовать и выслать в разные лагеря», «Арестовать, выслать в раз[ные] места», «Ар[естовать], выслать»940.

Для понимания дискурсивного оформления советской репрессивной политики в отношении подростков важен ответ Сталина на вопрос Ромена Роллана о постановлении ЦИК и Совнаркома 1935 года. Комментируя документ, на основании которого 12-летний подросток мог быть осужден наравне со взрослыми, Сталин объяснял, что «этот декрет мы издали в педагогических целях, для предупреждения преступлений, для устрашения преступных элементов»941. «Педагогический эффект» этого документа был рассчитан не столько на уже арестованных и осужденных подростков, сколько на тех, кто оставался на свободе. Сталин истолковал постановление как необходимую составную часть советского проекта по воспитанию нового человека. Подобная риторика помогала представить подростков полностью дееспособными, юридически вменяемыми гражданами.