Острова, залитые солнцем

Два крыла тюрьмы образовывали треугольный двор, крытый решетчатым навесом, примыкавшим к наклонной крыше тюрьмы, сделанной из гофрированного железа. Под навесом было темно и пыльно.

 — А здесь каторжники работали, — продолжал Лахман Сингх. — Тут стоял пресс для выжимки масла. Вы знаете, что это такое?

Я сказал, что не знаю.

 — Да ну? — удивился Пхатак. — Раньше в наших газетах часто писали о нем. Ужасная вещь. Наподобие обычного индийского пресса, только там его вращали волы, а здесь каторжники. Бывало каторжники от усталости падали в обморок, но это не избавляло их от работы. Нисколько. Мы, тюремщики, брызгали им в лицо водой, и когда они приходили в себя, то снова начинали вращать пресс. Новички падали в обморок раз по десять за утро, но каждый раз их приводили в чувство и впрягали в ярмо. В любом случае каторжник должен был выполнить свою дневную норму, что бы ни случилось. Если получалось масла хоть на каплю меньше положенного количества, ему давали дополнительное наказание. Это было ужасно, скажу я вам. Даже выносливые каторжники трепетали при упоминании о прессе.

 — После такой работы уже через полгода каторжник, вероятно, становился развалиной, — заметил я.

 — Нет, масло выжимали только три месяца, — уточнил стражник. — После этого заключенный получал другое задание: очистку кокосовых орехов. Но это была тоже ужасная работа. Скорлупа ранила ладони, они кровоточили. Жизнь в тюрьме была действительно тяжелой.

 — А что происходило через шесть месяцев?

 — Каторжников переводили в бараки. В окрестностях Порт-Блэра — Хаддо, Джангли Гхате, Делейнепуре — прежде находились только тюремные бараки. Работа, которую каторжники выполняли здесь, была тоже очень тяжелой: они строили дороги, рыли канавы, расчищали протоки, но все работали на открытом воздухе. А от четырех дня до восьми вечера, когда каторжник обязан был явиться в свой барак, он мог делать что хотел.

Мы осмотрели камеры и поднялись по старой шаткой лестнице на третий этаж в сторожевую башню. Ее деревянные стены во многих местах растрескались, а штукатурка отваливалась кусками. Здание тюрьмы было построено на рубеже нынешнего столетия; в нем, как мне говорили, одновременно содержалось до двух тысяч каторжников.

Если посмотреть на тюрьму со стороны сторожевой башни, то она напоминает гигантскую морскую звезду, которая поднялась на поверхность воды погреться на солнце; ее красные щупальца разбросаны в семи различных направлениях. «Как ужасно оказаться на положении узника, — подумал я. — С одной стороны бескрайнее море, с другой — страшный лес».

 — Вряд ли кто-нибудь пытался бежать отсюда, — заметил я.

 — Напротив, каторжники устраивали побеги и скрывались в джунглях, но их всегда ловили, — сказал Лахман Сингх. — А часто они возвращались добровольно. Но больше чем побегов мы боялись бунтов. Бунты обычно вспыхивали в четыре часа утра, когда открывали камеры. Бывало, бесновались каторжники в течение часа — яростно ломали все, что попадалось под руки, и нападали па охранников. Однако стоило дневному свету проникнуть в тюрьму, как становилось удивительно тихо: никто не хотел, чтобы его поймали с поличным. Однажды бунт продолжался целых два дня. Его устроили политические заключенные. Видите то крыло? — спросил он. — Они сидели там. Их всегда держали отдельно от других заключенных.

 — Почему этот бунт продолжался так долго?

 — Потому что не разрешили применить огнестрельное оружие. Власти боялись грубо обращаться с политическими. Они ведь были образованными людьми и пользовались большой поддержкой на материке.

Тюрьму окружала высокая стена. Позади крыла, где когда-то размещались политические, большая часть стены была разрушена. Я спросил, не разрушили ли ее во время бунта.

 — Нет, это работа японцев, — пояснил Лахман Сингх, — В этом месте к берегу приставали небольшие японские суда. Стену снесли, чтобы ходить напрямик.

 — Вы были здесь, когда пришли японцы?

 — Он первым столкнулся с ними. Спросите его самого, — заметил Капур, слушавший рассказы охранника с не меньшим интересом, чем я.

В разговор вмешался Пхатак.

 — Не продолжить ли наш разговор в конторе, — сказал он, посмотрев на часы.

Мы спустились вниз. Охраннник принес мне стакан воды. Я пил с удовольствием: приближался полдень и становилось жарко.

 — Во время войны мы оказались в беспомощном положении. Англичане перебросили с островов единственную роту солдат, — продолжал Лахман Сингх. — Когда Япония вступила в войну, почти вся администрация острова разбежалась, колонией управлял только основной тюремный штат.

 — Это случилось в пять утра. Я был на дежурстве и собирался открыть главные ворота тюрьмы, как вдруг чья-то рука сзади сжала мне запястье. Я не сопротивлялся, опасаясь, что это японцы: несколько дней назад мы слышали, что японские суда появляются в районе островов. Повернувшись, я оказался лицом к лицу со взводом японских солдат. Двое японцев обыскали меня, отобрали дубинку, ремень и свисток и связали мне руки.