Островитяне

- Итак, решено: "я твой навеки" - не правда ли, Кембл? Что касается меня, то я просто глуп: никогда не мог понять, как можно одну и ту же любить каждый день - как можно одну и ту же книгу читать каждый день? В конце концов - это должно сделать малограмотным...

На Диди шампанское сегодня действовало странно: она сидела у стола, вытаскивала из блокнота листки почтовой бумаги и с наслаждением разрывала их на мелкие кусочки. Сесили - та раскраснелась от вина и боролась с О'Келли из-за четвертой пуговицы: три пуговицы на блузке она позволила расстегнуть, но четвертую...

- Нет, это неприлично,- с серьезной и невинной физиономией пасхального барашка отвечала Сесили.

- Но отчего же именно четвертую неприлично? - хохотал О'Келли.- Отчего же три было можно?

Диди все еще рвала бумагу. О'Келли отобрал у ней блокнот и попросил тишины. Главное, на что он хотел бы обратить внимание слушателей,- была почтовая бумага с линейками. На иной бумаге - в Джесмонде писем не пишут, и это очень хорошо, так как линейки - те же самые рельсы, а мысль в Джесмонде должна двигаться именно по рельсам и согласно строжайшему расписанию. Мудрость жизни - в цифрах, а потому он приветствует трехпуговичную мораль обожаемой Сесили. И так как он, О'Келли, и никто другой, был Змием, соблазнившим Кембла сойти с рельс прихода Сент-Инох, то...

О'Келли вытащил чек на пятьдесят фунтов и протянул Кемблу:

- ...Чтобы вы могли завтра же купить все свои остальные утюги...

И так как Кембл колебался, О'Келли добавил:

- Разумеется, взаймы. И я требую, чтобы вы сегодня же - сейчас же написали мне вексель. Ну?

Это было головокружительно хорошо: значит - хоть завтра же... Руки у Кембл а дрожали, и голос дрожал:

- Я не умею говорить как вы, О'Келли... Но вы понимаете... Вы мой единственный друг, который - единственный...

И теперь - это было совершенно нелепо - Диди захохотала - и все выше и громче - сорвалась - и сквозь слезы:

- Не смейте брать, Кембл! Не смейте брать у него деньги! Не смейте, я не хочу, не хочу!

Впрочем, скоро она успокоилась и затихла. Вероятно, это был просто каприз: никаких резонов - почему не хотела - Диди сказать не могла.

- Вот видите: ваше шампанское,- укоризненно-ласково сказал Кембл мистеру О'Келли, О'Келли уходил с пасхально-барашковой Сесили под руку.

День рождения Кембла кончился - и завтра начнется новая жизнь: завтра искать маленький домик.

13. ТУМАННЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Диди опять обещалась зайти к мистеру О'Келли после театра, и О'Келли бегал по цветочным магазинам, разыскивая Easter lilies: Диди их так любила. Странный, фарфорово-белый цветок, из одного громадного, небрежно свернутого лепестка, и высунуто жало-тычинка с сухим, сладким, ленивым запахом. В асимметрии цветка и в противоречии фарфоровой белизны и запаха - было что-то раздражающее, как в о'келлиевской манере говорить. Словом - Easter lilies нравились Диди, и надо было их во что бы то ни стало достать. Сезон их уже проходил. И только на Кингс-стрит О'Келли посчастливилось найти последние, уже слегка увядающие, из пожелтевшего старого фарфора.

Со свертком под мышкой, насвистывая, выбежал О'Келли из магазина. Мысли весело пенились шампанским, и из искристой пены, как Венера, выходила Диди в черной пижаме.

"Впрочем, нынешняя Венера такой и должна быть: в пижаме. Нагота слишком уж добродетельна..." - насвистывая, размышлял О'Келли.

- Добрый вечер, дорогой мистер О'Келли! Не правда ли, прекрасная погода?

О'Келли споткнулся: перед ним сияли золотые зубы викария Дьюли.

- Вы, вероятно, к себе - в контору? - чуть приметно улыбнулся Дьюли.

- То есть... почему в контору? - О'Келли немного смутился: никто не знал о том, что делалось по вечерам в конторе, и это было очень странно, что Дьюли... - Я не настолько ослино трудолюбив, чтобы работать еще и по вечерам... - непринужденно засмеялся О'Келли.

- А-а, так-так. Так значит... - Дьюли поднял тарелкообразную, пасторскую шляпу. И О'Келли снова весело покатился, придерживая под мышкой сверток с цветами.

Когда О'Келли свернул на Гай-стрит, уже темнело. В бесчисленных ущельях узких переулков между старыми домами - зажигались, покачивались фонари. С реки плыл туман, все теряло свой ежедневный облик, и легче было жить - легче было обмануться. В кузнице лязгало железо, фонари красновато дымились - и можно было поверить, что внизу, у реки, собираются около костра латники Оливера Кромвеля. И что эта черная фигура - прекрасный и несчастный Риччио, пробирающийся к Марии Стюарт... О'Келли задумался, стоял, засунув руки в карманы.

Но Риччио обернулся - и О'Келли показалось: на нем плоская священническая шляпа. Что за странная встреча - или это все туман? О'Келли прильнул к витрине антикварного магазина и усиленно стал рассматривать позеленелый медный дверной молоток - уродливую собаче-человеческую голову. Потом осторожно перебежал на другую сторону и пошел следом за Риччио.