Островитяне

— Наука! — торжественно восклицает Макс, — все по науке! Я вот тоже вырасту, денег накоплю, поеду поступать в университет в Вену или даже в Берлин… Там в Берлине в музее все эти вавилонские находки. И знаете, что Делич открыл? Целую книгу написал, называется «Babel und Bibel»[77] — вот бы достать! Все эти сказания о потопе и прочее — они у вавилонян были задолго до евреев. Евреи у них списали, поняли, парни? Все вавилоняне раньше них придумали!

— Евреи — они такие, — серьезно соглашается Стефан, — только и к немцам тебе ни к чему. Ты башковитый, кто спорит. Только когда вырастешь, здесь уже будет единая страна южных славян. Поедешь поступать в Белград или Загреб. А то, брат, и в Москву. Зачем нам немчура?

— Ну что ты чушь мелешь, — возмущается Леон, — у нас есть своя империя…

— А правит ею пердун-маразматик, — отвечает Стефан, — главное, австрияк.

— Наследник у нашего императора зато знаешь какой? Эрцгерцог Фердинанд — молодой, образованный, и говорят, хочет дать автономию чехам и всем прочим славянам. Будет наша Далмация вроде Венгрии, а монархия не двуединой — федеративной.

— Ага, варежку разинь пошире. Приедет к тебе эрцгерцог и пирожок в рот положит.

— Может, и приедет! Говорят, в следующем году он Боснию посетит, новую австрийскую провинцию. Глядишь, из Сараева и к нам в Далмацию заедет — недалеко ведь!

— Война будет, — твердо уверен Макс, — все-таки точно будет еще война. На эту не успели, на той отличимся, зуб даю. Меня в офицеры произведут за заслуги.

— Война всех угнетенных за свое место под солнцем! — горячо отзывается Стефан. — Война народов за самоопределение и этих… пролетариев тоже! Свободу добудем себе от этих k.u к.[78] нужников!

— Дождемся и увидим, — резонно отвечает Леон, — посмотрим еще, как греки и сербы с болгарами Македонию поделят. Не подерутся ли между собой?

— Славяне — никогда! — твердо уверен Стефан.

Им по четырнадцать, это ужасно мало и ужасно много. Двадцатый век всегда будет на год моложе их, они боятся рано состариться и опоздать на все его войны и революции, о которых никто еще ничего не знает. У них совершенно сегодня не клюет, да им и не надо. Им хорошо друг с другом, со своими мечтами, со своей горячностью, с деланой взрослостью и с недоигранным детством. А по дорожке вдоль берега в их сторону вдет девочка. София. Идет как будто просто так, что-то ей понадобилось — пирожков ли бабушке отнести на другой конец Острова, как в одной старой сказке, или у отца Марка одолжить на недельку катехизис почитать. Неважно. Мимо них вдет вдоль берега.

— Что-то жарко, парни, нет? — неожиданно срывается с места Стефан, раздевается до подштанников, забегает на прибрежный камень, выгибается всем мускулистым и уже не совсем мальчишечьим телом, отталкивается от камня и красиво входит в воду. В свинцовую, ледяную мартовскую воду Адриатики. И три пары глаз теперь — на него. А он выныривает, отфыркивается, раскидывает мокрые черные кудри и плывет размашисто, неторопливо вдоль берега.

Макс кусает губы, что не он догадался. Леон опускает глаза и, наверное, молится. А может, шепчет про себя: «София, я тебя люблю». Или даже «да здравствует Его Императорское и Королевское Величество». У него никогда не поймешь, когда он от себя, а когда просто как хороший мальчик.

— Привет, ребята! — София небрежно встряхивает челкой, — улов как?

— Да… — тянут с ответом двое, поглядывая в ту сторону, где вылезает из воды смуглый, как античное божество, Стефан.

— Вы про Вавилон так интересно говорили друг с другом… Макс, расскажешь мне?

— Да! — вопит мальчишка. Победа его. Очевидная, бесспорная победа. Он произведен в рыцари за особые заслуги, и пусть сидеть пока не очень удобно, это пройдет. А победа останется с ним на сегодня и на всю жизнь. — Леон, рыбу забросишь моим?

Леон молча кивает. Может быть, он чудак и слишком прилежный мальчик, но он хороший друг. Он занесет маисовых рыбешек и удочку его родителям, он обязательно восхитится Стефаном и деликатно промолчит, когда Стефан тоже закусит губу, глядя, как удаляются по дорожке София и Макс, чуть-чуть ближе друг к другу, чем положено сверстникам-ученикам. Ибо крепка, как смерть, любовь, не залить ее водам многим. И любит Леон своего счастливого друга и уязвленного друга тоже, а больше всех любит Софию и не знает, кому себя прежде отдать.

Да и киса Муся собирается по делам: с рыбкой сегодня не очень задалось, но можно еще сходить к амбару помышковать.

Макс вернется домой поздним вечером, не опасаясь новой взбучки — отец вчера выплеснул всю свою злость, теперь пару недель его не тронет. А у дома… у самого дома его будет ждать смущенный отец Марк, старше его все на те же четырнадцать лет. То есть на целую вечность.

Макс не будет целовать ему руку, много чести. Но священник осторожно положит свою руку ему на плечо — и Макс захочет ее стряхнуть, но отчего-то не сможет.

— Здравствуй, Максим.

— Здрасть.

— Ты… ты извини меня, что так вышло. Я совсем другое хотел твоему отцу объяснить. А он…

— А он меня выдрал. Довольны теперь, да?!