Островитяне

Вот она, вся жизнь активистки. А тут, на приволье, совсем, наверное, другое. Свобода, простота, чистота, люди здоровы и счастливы без нудных болячек, без диспансеризаций, без профсоюзных санаториев и народных целителей. Тут мир, тот самый мир, хотя и по этим островам ведь прокатилась война. И не одна. Но как ни ломай живое, оно срастается и продолжает жить.

И они выпивают за это дело отличной домашней ракии.

— Плохо, что ты не могла носить фамилию отца, — горячится Милица. — Это все Сталин, он извратил ленинское учение. Он допустил примитивный шовинизм, если когда-нибудь такое появится у нас, Югославия развалится. Богу хвала, товарищ Тито — хорват, представитель не самой большой национальности. Пока жив он, Югославия жива!

— Ты, что ли, верующая, Мил? — удивляется Белла.

— Почему? — ответное удивление.

— Бога хвалишь.

— Я?!

— Ну да, говоришь: «Богу хвала, товарищ Тито…»

— А, — отмахивается Милица и закуривает, — будешь, нет?

Белла будет. Она берет импортную сигарету, прикуривает и с удовольствием затягивается.

— Племянник привез из Гамбурга, — уточняет Милица, — работает там, в Западной Германии. А «Богу хвала» — это просто говорят у нас так. Присказка, пережиток. Знаешь, на Острове еще какую-то святую Миру могут упомянуть, ну просто как пословица такая. А я убежденная атеистка, как и подобает нам, коммунистам. Проклятый Сталин допускал много перегибов и заблуждений, он загубил крестьянство, он подорвал мелкое предпринимательство. Ты видишь, как нас обслуживают в кафе? Это потому что кафе частное. Товарищ конобарица[94] не эксплуатирует никого, она честно трудится и зарабатывает свой хлеб. И качество обслуживания, знаешь, не сравнить…

— Знаю, — соглашается Белла.

— Ив частности, Сталин заигрывал с религией. Вот товарищ Хрущев пошел правильным курсом. Но наш товарищ Тито понимает неготовность широких слоев югославского крестьянства к радикальной атеистической пропаганде. Все будет, но постепенно. Югославия будет не только социалистической, но и атеистической тоже. Главное, без албанских перегибов.

— Вот не вполне соглашусь. — Белла выпускает облачко дыма и допивает ракию. — Повторим?

Милица свою еще и до половины не выпила, она не такая крепкая, как советский товарищ. Как все-таки сильны эти русские, как умеют они преодолевать трудности, как прорываются всюду первыми, — а от того и ошибки, и перегибы. Может быть, югославский их эксперимент потому так и удачен, что перед глазами — страшная русская кровь и не менее жуткое разорение русской деревни. Милица видела, она бывала в СССР. Русские товарищи шли первыми, они срывались, они дали коммунистам будущих десятилетий пример, как не надо. И за одно это их надо уважать.

Так что Милица подзывает товарища конобарицу, Веру, и заказывает еще две ракии. Так, поди, не угонится она за советским товарищем. Но и отказывать неловко.

Вера приносит. Она ставит рюмочку перед русской, сказав «пожалуйста» с небольшим, напускным акцентом, а перед ее югославской коллегой — с родным «изволите». И идет резать салат, пока жарятся ражничи.

Папа тоже выпивал рюмку-другую по праздникам. По будням — не хватало денег. Но он никогда не сдавался. Он сажал маленькую Веру на колени и рассказывал о прекрасной России, где зимой все белым-бело от снега, где весной звенит капель и бегут ручьи, а нежарким летом луга и леса орловского их имения поднимаются до самого неба, где поют жаворонки. А уж осень, золотая русская осень… И когда-нибудь они обязательно туда вернутся, вместе с мамой, вместе с Веркой, вместе с Сашкой (это в честь югославского короля он так младшего назвал), и будет все как в сказках, как в стихах Пушкина. Нет, не вернулись. Папа сгорел от рака (и ведь не помог далматинский наш климат!) в тридцать шестом. Брат Саша застрелен при облаве в сорок третьем. Мама тихо угасла в пятидесятом. Тогда Вера и переехала на Остров, тогда и решила сделать кафе при старом мамином доме.

Русских с тех пор Вера встречала нечасто и, скорее, боялась. В них она видела большевиков, которые украли у папы его прекрасную Русь, убили его друзей, ранили его пулей прямо в грудь под Воронежем. От того болел он много и рано умер.

И вот — большевичка из Москвы у них на Острове. И с ней югославская их союзница.

Другие, белые русские постепенно уходили на то самое кладбище при Савином монастыре. Или уезжали в Прагу, Берлин, Париж — что им югославское захолустье… А когда во время войны появились какие-то новые русские с немецкими орлами на униформе и вроде бы белыми песнями, Russisches Schutzkorps[95] — Вера никак не могла этого понять и одобрить. Русские — за немцев?! Захаживал к ним один вежливый немецкий гауптман, звали Фридрихом, он еще прихрамывал. Был ласков, делился продовольствием, в военные годы куда как кстати. Что нашел в них — Вера не знала. Тосковал по дому, наверное.

А потом они убили брата Сашу, приняв его за партизана, и России рядом с Верой не осталось.

Тем временем Белла залпом хлопает вторую рюмку ракии и продолжает разговор: