Островитянин

Она верила ему гораздо меньше моего. Я же надеялся, что дядя сумеет забить большого барана и сдержит слово. Весь день из уст в уста ходила история про то, как Диармад Пчельник убил замечательного барана и что потребовалось несколько человек, чтоб донести его до дома. Услышав эту историю, я, уверяю тебя, не сомневался, что смогу полакомиться половиной барана или в любом случае близко к тому. Диармад был умелым мясником, потому что набрался опыта: ему то и дело приходилось забивать то одну, то другую овцу для своих братьев, когда они жили с ним в одном доме. У них водилось порядочное стадо овец, и этому артисту нередко выпадал случай всаживать нож в доброго барашка, даже если никто его об этом не просил.

Поздно вечером, когда я высматривал, не идут ли домой коровы, увидел бродягу Диармада собственной персоной, который подходил к дому, неся на спине половину большой бараньей туши. Дядя разделил ее точно пополам, так что половина головы была вместе с половиной туловища. Он зашел в дом и снял с себя ношу.

– Вот тебе доля, милая моя. Как раз на новогоднюю ночь. Счастливого и удачного тебе года, прямо с сегодняшнего дня.

– И всем нам, – сказала она. – Я уж думала, ты не сдержишь слова.

Я вошел, как раз когда она это сказала. Взглянув на подаренную тушу, я понял, что над таким подарком смеяться не пристало.

– Ух, какой же ты молодец, дядя, – сказал я. – Ты и в самом деле человек слова, кто бы что ни говорил.

– Ну а разве я не обещал, что это сделаю? Конечно, если бы не ты и Божья помощь, меня уже в живых бы не было, чтоб его для вас зарезать. Сегодня я забил этого барана в честь Господа Бога и чтобы с тобой поделиться. Ты же знаешь, я никогда не забуду, что случилось в тюленьей пещере. И как ты ловко подцепил веревку ногой, – вспомнил он, – и как потом плыл с веревкой в зубах.

Ну вот. Я отвернулся от него и подошел к своему сундуку, достал оттуда бутылку и вернулся к дяде.

– Да, сегодня ты заслужил выпить как никогда, Диармад.

– Мария, матерь Божья, откуда ты все это берешь?

– Конечно, ты, наверно, столько еще не видел. Что, родные не передали тебе бутылочку? – спросил я его.

– Ни черта они не передали, кроме той, единственной, от Мориса Белого, моего старого друга, – сказал он.

И тогда я налил ему полтора стакана, потому что столько и оставалось сейчас у меня в руках.

– О Царь ангелов! – вскричал он. – Разве ты не знаешь, что моя старая калитка не сможет пропустить столько выпивки за раз после всех дневных забот? – сказал он.

– Здесь тебе капелька к Рождеству и еще немного – за того барана, который заставил тебя сегодня так попотеть.

– Пресвятая Дева! – воскликнул он, хватаясь за стакан.

И очень скоро все его содержимое исчезло.

– Уповаю на Бога, чтоб у всех вас было славное Рождество, а вслед за ним и Масленица! – возопил он, но вдруг вскочил и бросился к двери. Я прыгнул следом и втащил его обратно.

– Ну куда же ты так заторопился?

– О, – сказал он, – ни одна ночь в году не сравнится с сегодняшней. Не имею я права забывать о своих малышах в рождественский вечер.

Я никогда не думал, что он может быть таким благочестивым, как в ту минуту: обыкновенно он разговаривал резким громким голосом и очень часто, когда его охватывала ярость, не стеснялся грязных грубых выражений. Но то, что дядя сказал в тот вечер, заставило меня уважать его еще больше, потому что его слова прозвучали так выстраданно и верно, как только нищий и мог их сказать.

Вместо того чтобы отпустить, я усадил его обратно и налил еще стаканчик-другой. Потом взял его за руку и вывел из дома.

Тогда настало время зажечь огни «благословенной ночи Господней». Пройди ты по всей деревне, в каждом доме увидал бы той ночью освещенные лица, глядящие из дверей и окон. Потому что именно в эту ночь зажигались самые разные огни, и можно было подумать, будто целая деревня стала частью какого-то благословенного края – весь этот поросший травой клочок земли посреди Великого Моря.

Из каждого дома слышны были отзвуки веселья, и до тех пор, пока оставалось хоть немного выпивки, продолжали пить. И, пожалуй, можно было услышать, как поет старик, чей голос не пробуждался до этого целый год, а что до старух – те нередко читали стихи.

Мне не хотелось торчать всю эту ночь дома, и я ненадолго вышел на улицу. Отправился навестить Пади Шемаса, потому что ему все еще нездоровилось. Я знал, что в доме у него не осталось ни капли, и взял с собой полпинты. До его жилища дошел быстро, и встретили меня сердечно, как родного.

Пади был человеком, с которым можно отлично провести время, но сейчас он выглядел недовольным, потому что у него не осталось ни единой бутылки. Правда, раньше их у него хранилось две, но поскольку в этот раз он был не в себе, то не заметил, как давно их вылакал. Я сунул руку в карман и протянул ему полпинты.

– Ну, – сказал я ему, – давай, до дна. А еще ты должен спеть песню.

– Обойдешься без песен, – сказала Кать, отвечая за него. – Если только он выпьет полпинты.

– Я от нее только половину отопью, а песню тоже спою!

Он выпил четвертинку, зато спел не одну песню, а семь.