Островок счастья

– Вот и ладушки, в десять у проходной. Пропуск нам Варвара уже заказала. Кстати, она твоя большая поклонница, ей оба твоих спектакля ужасно понравились. Глас народа! – подсластила пилюлю Тарасова и отключилась.

К кабинету с табличкой «Директор завода» Юля тащилась, как приговоренный к месту казни. Просить всегда неприятно, а просить денег, да еще без отдачи, – унизительно вдвойне. Нищие актеры пришли на поклон к доброму барину. Доброму ли? Даже восторженные комплименты, которыми ее осыпала в приемной Варвара Петровна, не смогли поднять ей настроения. Она поняла наконец, какую неприятную миссию взвалила на себя в последние годы Тарасова, добывая деньги на то, чтобы творческий гений режиссера Удальцова мог расцветать без помех на скудной ниве провинциальной культуры. А он взял и уехал, разозлилась Юля. Но и злость не помогла. Входя в директорский кабинет, она чувствовала себя так отвратительно, что даже руки дрожали, а в животе сидел противный холодок.

Кабинет был большой, видимо, старенькое здание заводоуправления не так давно капитально отремонтировали, снеся часть перегородок. Хорошо, что господин Мордвинов догадался выйти из-за стола и пойти навстречу вошедшим. Таким образом, они встретились примерно посередине, и хозяин кабинета приглашающим жестом изменил направление их движения в сторону кожаного дивана, кресел и низкого журнального столика.

Пока Тарасова рассыпалась в комплиментах насчет дизайна (что-то светлое, стеклянно-прозрачное, минимум дерева и металла, непонятно откуда идущее освещение), не интересовавшаяся интерьером Юля украдкой рассматривала Мордвинова.

В аэропорту он был совсем другим. То ли уютная трикотажная кофта на пуговицах вкупе с линялыми джинсами и взлохмаченной шевелюрой, то ли его предвкушение дома, то ли сама обстановка аэровокзала, где все равны, все торопятся и думают о своем, тому причиной, но тот Павел казался проще, симпатичнее и даже как будто моложе. Он был не прочь поболтать, коротая время. А этот, в идеально сидящем костюме и идеально начищенных ботинках, идеально выбритый, с идеально уложенными волосами был ей, пожалуй, неприятен: сух, холоден и озабочен. Наверное, тем, чтобы назойливые просительницы не отняли у него слишком много драгоценного времени, вовсе для них не предназначенного.

Тарасова между тем перешла к делу. Юля старалась не вслушиваться, водя глазами по кабинету. Но зацепиться было не за что, идеальная, как сам хозяин, деловая обстановка не позволяла сделать никаких выводов – ни фотографии, ни сувенирчика, ничего, что не относилось бы к работе. Впрочем, один сувенирчик все же нашелся прямо перед Юлей на журнальном столике. Юля протянула руку и осторожно взяла маленькую прозрачную коробочку. Внутри, запаянная в прозрачный пластик, как в кусочек льда, виднелась крошечная, сантиметров десять высотой, Александровская колонна, та, что стоит в Петербурге на Дворцовой площади. Обрадовавшись нашедшемуся занятию, Юля стала рассматривать прелестную игрушку с крошечным ангелом на вершине. Ангел был маленький, с ноготок, но крепко держал явно тяжелый для него крест. «Умей нести свой крест и веруй…» – некстати вспомнилась ей фраза из «Чайки».

– Остаточное финансирование… отопительный сезон… прежнее руководство… Семьдесят лет, юбилейный сезон… – доносились до нее обрывочные фразы из разговора, точнее, из монолога Тарасовой, потому что Мордвинов слушал ее, не перебивая и не задавая вопросов.

– А вам не предлагали перейти на хозрасчет? – дождавшись, когда Тарасова замолчит, подал наконец реплику Мордвинов, и Юля, вздрогнув от неожиданности, поставила Александрийский столпик на место.

– Каждый год предлагают, – ответила Тарасова. – Им что, театр с возу, бюджету легче. Но мы не выживем на хозрасчете. Это в Москве или в Екатеринбурге можно, а у нас нет.

– Почему? – уточнил Павел. – За счет выручки от продажи билетов. Сейчас же вы ее перечисляете обратно в бюджет? А будет ваша.

– Выручка смешная, – призналась Тарасова. – Аншлаги бывают только на премьерах, а потом, наполняемость зала – процентов шестьдесят. Спектакли не идут больше двух сезонов, аудитория слишком мала. И приходится ежемесячно выпускать премьеру.

– Поднять цену? – предложил Павел, и Юле вдруг показалось, что он говорит не всерьез. Неужели издевается?

– Не получится. Двести рублей – для наших зрителей потолок. Билеты по триста рублей никто покупать не будет. Вы понимаете, Павел Андреевич, ни один театр не живет на самоокупаемости. Это в принципе затратное и убыточное дело. Везде. А у нас в провинции тем более, – добросовестно объяснила Светлана Николаевна.

«Неужели она не слышит? – затосковала Юля. – Он же чепуху спрашивает, и ее заставляет чепуху объяснять…»

– А зачем? – спокойно спросил Павел.

– Что – зачем? – не поняла Тарасова.