Островок счастья

Но Петя, шагнув в прихожую, сразу увидел ее заплаканное лицо, тоненькие, почти детские руки, сжимающие на груди вырез халатика, босые озябшие ноги… И поступил так, как должен был поступить в такой ситуации любящий мужчина, даже самый неопытный и только начинающий постигать науку любви: он схватил Таню, обнял, прижал к себе, не давая говорить, и стал сам бормотать глупые, нежные, утешающие слова, которые ничего не значили, но все объясняли. Таня, так уставшая быть сильной, заплакала навзрыд, уткнувшись лицом в холодную и мокрую Петькину дубленку. А он вытирал с ее лица снежинки и слезы, целовал заплаканные глаза и все крепче сжимал рукой вздрагивавшую спину, чувствуя под ладонью хрупкие, как крылышки, лопатки.

Потом оказалось, что она уже почти висит у него на руках, обессилев от прорвавшихся слез – а он и не заметил дюймовочкиного веса. Тогда Петя подхватил Таню на руки и понес в комнату, уложил на диван, поискал глазами одеяло или плед, не нашел и укрыл ее своей дубленкой. Дубленка была коротка, поэтому Петя стал греть в руках и целовать ее босые ноги. Но Таню колотил озноб, она никак не могла согреться, и тогда Петя, сбросив с себя натянутый впопыхах на голое тело свитер, лег с ней рядом. Он держал ее обеими руками, будто защищая от всего на свете, и впервые в жизни чувствовал себя по-настоящему взрослым.

Они проснулись под утро, в пятом часу, от того, что в соседней комнате завозилась Дашка. Полежали, прислушиваясь, как два злоумышленника, застигнутые на месте преступления. Но Дашка, похныкав, успокоилась. Таня искоса посмотрела на приподнявшегося на локте Петю – он казался старше, чем всегда, и даже, пожалуй, красивее.

Петя не отвел глаз, и во взгляде его плескалось такое счастье, такое обожание, что Таня сказала совсем не то, что собиралась:

– Виктор письмо прислал. Он не вернется. И меня он не заберет. То есть нас с Дашкой.

– Он сволочь. Но я ему очень благодарен, – серьезно кивнул Петя. – А знаешь, я почувствовал про письмо. То есть то, что тебе плохо.

– А мать что скажет? – все-таки не удержалась Татьяна. – Она и так…

– Не надо, хорошая моя, – попросил Петя, и Татьяна осеклась.

Она не знала, как себя вести, что говорить. Конечно, она поняла, что Петя оказался в такой ситуации впервые, но и у нее, до сих пор преданно любившей одного мужчину, не было опыта общения с другими, чужими.

– Танюш… Ты его не жди больше, – попросил Петя, осторожно проводя ладонью по ее волосам. – Не надо. Ладно?

Странно, удивилась Татьяна, она никогда не замечала, что у Петьки такая крепкая широкая ладонь и длинные сильные пальцы. Мужская.

– Не буду, – согласилась она. – Я и с самого начала не верила, что он за мной вернется. Может быть, поэтому он и не вернулся. Надо верить, а я не умею. Ассоль, например, из меня никудышная.

– Ты кто угодно. Ты – всё! – убежденно сказал Петя. – Ты самая настоящая Ассоль. Только подожди немного. Ты будешь очень-очень счастлива, я тебе обещаю.

Остаток ночи, вернее, начало серого утра, они провели, вслух читая друг другу отысканный среди множества книг томик Грина – наверное, они были единственными в мире любовниками, которые так поступили.

На утренней репетиции, куда Петя и Таня пришли одновременно, Марианна Сергеевна не удостоила даже кивком головы ни его, ни ее – наоборот, демонстративно отвернулась. А Таня подошла к Юле и громко попросила:

– Юля, я решила машину продать. Она мне все равно не нужна. Поставь «Алые паруса» на меня и на Петю. Ты согласна?

– Меннерса нет… – оторопело сказала Юля, переводя глаза с Татьяны на Петю. – Юра Лонгрена сыграет, а Меннерса нет.

– Осипа нашли. И Меннерса найдем. Я найду. Будет приезжать. Ты согласна? – настойчиво повторила Таня. И посмотрела не просительно, а будто с вызовом.

Юля переглянулась с Тарасовой и, прочтя в ее глазах ответ, кивнула:

– Ищи Меннерса. Я инсценировку напишу. А музыку возьмем Ван Гелиса – «Океаник». Она такая… огромная. И нам подходит.

– Художник хороший нужен, – задумчиво глядя отчего-то на Петю, пробормотала Тарасова. – «Алые паруса» у нас никогда не шли. Нет худа без добра, называется…

Оскорбленная Марианна Королева громко фыркнула, но на нее никто и не оглянулся: всех занимала Таня, вдруг резко и неожиданно изменившаяся и даже будто ставшая выше ростом.