Островок счастья

– Наталия Николаевна Пушкина, с душевным прискорбием извещая о кончине супруга ее, Двора Ее Императорского Величества камер-юнкера Александра Сергеевича Пушкина, последовавшей в 29-й день сего января, покорнейше просит пожаловать к отпеванию тела его в Исаакиевский собор 1 числа февраля в 11 часов до полудня.

– Граф Фикельмон явился на похороны в звездах; были Барант и другие. Стену в квартире Пушкина, говорят, выломали для посетителей.

– В субботу вечером я видел несчастную Натали: настоящий призрак. Бедное, жалкое творение. И как хороша даже в таком состоянии!

– Барон, скажите вашему сыну, Жоржу, что дядя его Строганов хранит память о благородном поведении, которым отмечены последние месяцы его пребывания в России. Невинно осужденный имеет право на сочувствие всех честных людей.

– Мне чего-то недостает с тех пор, как я не видел вас, мой дорогой Геккерн. Поверьте, я не по своей воле прекратил мои посещения, которые приносили мне столько удовольствия. Подумайте, что меня возмутительным образом два раза отослали с галереи под тем предлогом, что это не место для моих прогулок, а еще два раза я просил разрешения увидеться с вами, но мне было отказано. Тем не менее верьте по-прежнему моей самой искренней дружбе и тому сочувствию, с которым относится к вам вся наша семья.

…В те несколько долгих секунд, когда занавес уже закрылся, но в зале еще висела напряженная звенящая тишина, Павел испытал два чувства: почти физическое облегчение от того, что все наконец закончилось, потому что он больше не выдержал бы растущего напряжения. И немедленно после этого – панический страх. Почему такая тишина? Почему все молчат? А если не поняли? Если просто не понравилось?!

Но в эту секунду зал взорвался аплодисментами и криками «Браво!» – и Павел с огромным облегчением почувствовал, что он ужасно любит всех этих людей, улыбающихся и украдкой вытирающих слезы, пробирающихся к сцене с простенькими букетами и стоя аплодирующих уставшим, но счастливым артистам. Да он их всех просто расцеловать готов!

Мэра на этот раз на сцену не пригласили. Зато Тарасова, найдя Павла глазами, вдруг подошла к краю сцены и знаками попросила тишины. Все озадаченно смолкли.

– Я хочу представить вам нашего спонсора и отчасти соавтора спектакля, без которого ничего этого не было бы, – Павла Андреевича Мордвинова. Спасибо вам, Павел Андреевич, от имени актеров и от имени всех зрителей. Идите к нам!

Под оглушительные аплодисменты «спонсор и соавтор» неуклюже вскарабкался на сцену, где бывал уже не раз, и скромно встал с краю. Но кто-то из актеров тут же схватил его за руку и вытащил на середину, все взялись за руки и стали кланяться, и Павел тоже стал кланяться и улыбаться. Это получалось у него плохо: губы сводило от волнения, а подгибавшиеся ноги не слушались. Он не отваживался взглянуть в зал, где дышало, кричало, хлопало и шевелилось что-то огромное, многоликое и многорукое.

Павел едва дождался, когда опустится спасительный занавес. Его тут же отпустили, и Мордвинов без сил рухнул на край кровати, служившей умиравшей Идалии последней сценой. Испугавшись, тут же вскочил, но его уже подхватили, стали тормошить, целовать, пожимать руки – как своему. Как своему! Поняв это, Павел отчасти пришел в себя и завертел головой, отыскивая Юлю.

– Юля… Я сказать хочу… Чтобы сейчас, всем… На сцене! – сбивчиво забормотал он, хватая ее за руку.

Юля непонимающе вздернула брови, но все же, глядя на его лицо, поставленным голосом, который легко перекрыл шум, крикнула:

– Минуточку внимания! Пожалуйста! Павел Андреевич хочет что-то сказать!

– Я хочу сказать… – одергивая пиджак и по возможности приводя в порядок шевелюру, начал вспотевший и взъерошенный Павел. – Что с первого мая для всех забронированы номера в отеле и билеты в Турцию. На пять дней. Это мой подарок…

Он подумал и добавил:

– Я очень прошу вас его принять.

Восторженные крики и вопли, раздавшиеся со сцены, наверняка с удивлением слышали задержавшиеся в фойе зрители.

Своей идеей подарить труппе пять дней у моря еще три недели назад Павел поделился со Светланой Николаевной.