Островский. Драматург всея руси

По всей вероятности, чиновники ожидали такого же погрома, какой случился при режиме 1882–1883 годов, когда чуть не поголовно были оставлены за штатом заматерелые в своем деле работники-чиновники. Тогда же, между прочим, после нескольких оскорбительных для всякого самолюбия вступлений, проникших потом в печать, главным деятелем конторской реформы, тогда еще отставным поручиком П‹чельник›овым, водворявшимся в Москве, было внушено этим безответным труженикам, что он прислан «казнить и миловать» их. За что? За то ли, что при одинаковых условиях труда они получали крохи, 200–300 рублей годового содержания, сравнении с заменившими их ставленниками П‹чельник›ова, получившими 2000 и 1000 рублей minimum? Я могу со спокойною совестью утверждать, что «казнить и миловать» или «раздавить, как червяка» не только на устах, и в мыслях не было бы у благоразумного нового управления, если бы проектированным им штатам суждено было осуществиться. Могло, пожалуй, случиться, что три-четыре чиновника, ожиревшие от праздного безделия на хороших хлебах, были бы уволены за штат; но их судьба хранила.

Время, на которое оставался Александр Николаевич в Москве, было горячее для его деятельности. Для полного, безмятежного отдыха во время летних вакаций ему хотелось сразу со всем покончить. А тут подоспело возобновление контрактов с артистами драматической труппы. Опять борьба.

С Миленским, например, Островский желал заключить контракт не на просимых им три года на прежних условиях, а на один год, с тем чтобы с нового сезона увеличить ему жалованье, а тот упрашивал через меня возобновить контракт согласно его ходатайству.

«Чудаком» за это назвал его Александр Николаевич в присутствии артиста Дубровина (Ватсона).

На это Дубровин возразил, что «артисты запуганы этими театральными поручиками».

– Был пример, – пояснил Дубровин, – что одному артисту обещали возобновить контракт и по истечении срока обманули. Понятно, что Миленский боится, чтобы и с ним не повторилось того же, если опять воздействуют эти поручики.

– Причем тут поручики? – резко спросил я, вопросительно посмотрев на Дубровина.

Дубровин почувствовал неловкость своей непредусмотрительности, да только таких слов, сказанных почти на глазах умирающему человеку, назад взять нельзя. И Александр Николаевич, смекнув, в чем дело, решил уступить ходатайству Миленского.

Желая показать, что он не так безнадежно болен, Александр Николаевич не принял предложенного Дубровиным на выгодных условиях перемещения от Москвы до Кинешмы в особом вагоне с приспособлением спокойной, наподобие гамака, висячей постели. Ватсон, или по сцене Дубровин, был по профессии инженер путей сообщения и по своим железнодорожным связям мог бы обстановить Александра Николаевича возможным комфортом в пути. Александр Николаевич простился с ним, всегда благосклонно принимаемым в его доме, деликатно, но сухо.

– Слыхали, amicus? Уже заживо хоронят меня!.. – сказал он мне.

XV

По предполагаемой смете расходов на содержание театрального училища и штату приготовительного отдела его Александр Николаевич исчислил 30870 рублей 50 копеек, на содержание драматического класса особо 3020 рублей и на единовременный расход по устройству этих классов с необходимыми переделками и покупкой мебели – 4000 рублей. Хотя, в общем, за исключением последней суммы, против прежней сметы (в 22064 рубля 15 копеек) расход увеличивался на 11826 рублей 35 копеек, зато увеличены и учебно-воспитательный персонал и особенно значительно – вдвое, а некоторым служащим чуть не втрое – оклады содержания.

О прибавках по драматической труппе содержания артистам в то время нечего было и думать, и я по совести должен сказать, что драматические артисты были не так притязательны и лакомы на прибавки, как оперные, часто безголосые или неумеющие ходить по сцене, а не только играть. Многие из желающих поступить в драматическую труппу предлагали безвозмездное служение сцене, но Александр Николаевич отклонял их бескорыстные услуги, а принимаемым на сцену предлагал minimum вознаграждения – 300 рублей.

Вот образец непритязательности знаменитости этой труппы. По докладу, когда имела бы право войти и без доклада, она вошла в кабинет, где мы сидели вдвоем с Александром Николаевичем. Это свидание даровитой артистки с великим драматургом происходило 13 или 14 мая 1886 года, во время школьных экзаменов, и было в их жизни, должно быть, последним. После взаимного ласкового приветствия друг друга Александр Николаевич спросил, зачем она пожаловала. Не требовательно, но, можно сказать, робко, нерешительно, артистка полноправно просила прибавки.

На это Александр Николаевич ответил ей полушутливо, полусериозно:

– Если бы деньги на прибавку шли из моего кармана, я бы с удовольствием их дал.

Артистка спокойно и мягко извинилась перед ним за то что потревожила, и, пожав его руку, медленною, необиженною походкой вышла из кабинета. Александр Николаевич, ласковыми глазами проследив за нею, обратился ко мне: