Островский в Берендеевке

Появление очерка Полушина связано с борьбой на местах вокруг проведения реформы по отмене крепостного права. Сама по себе публикация в 1861 году в официальной губернской газете большого сочувственного рассказа о вожаке неудавшегося крестьянского выступления против помещиков необычна. К тому же автор в заключительных словах очерка недвусмысленно и смело подчеркнул, кем он считает Ивана Фадеевича. Во Франции, пишет Полушин, во время революции 1739 г. были так называемые крестьяне – «поджигатели». И заканчивает: «И у нас на Руси были такие «поджигатели» в виде Фадеича, Разина, Пугачева и прочих». Перечень ошеломляющий!

Знал ли Н. А. Чаев об очерке Полушина? Вполне возможно, не исключено даже, что именно он натолкнул писателя на мысль написать пьесу. Но для разработки ее сюжета он использовал не материал очерка, а слышанные в детстве в нерехтской усадьбе предания о благодушном разбойнике. Недаром ведь и пьеса названа не «Атаман Фадеич», как очерк, а «Сват Фадеич».

Не приходится сомневаться, что Александр Николаевич Островский тоже знал о публикации в «Костромских губернских ведомостях». Именно в середине 1860-х годов, предполагая создать ряд исторических пьес, драматург заботливо концентрирует сведения по истории костромского края. Сделать это было ему несложно – в Костроме проживал его дядя, виднейший краевед Павел Федорович Островский, поддерживающий с племянником родственную переписку. Кроме того, костромичом же был другой его родственник, Павел Иванович Андронников, в 1850-х гг. редактор (до Н. А. Полушина), а потом постоянный автор неофициальной части «Губернских ведомостей». Александр Николаевич часто обращался к нему за консультациями. Зная о работе родственника над либретто, оба костромича-краеведа снабдили его номерами газеты с нужным очерком.

В пьесе Чаева очерк Полушина не оставил почти следа, но анализ текста либретто Островского показывает, что «Атаман Фадеич» был для него источником, откуда заимствованы данные о Фадеиче, как народном вожаке. Сообщение Полушина о сравнительно быстрой поимке атамана, который, согласно Чаеву, успешно ускользнул от преследования на целых двадцать лет, обусловил сквозивший в либретто мотив исторической обреченности крестьянского бунтаря.

Биография Ивана Фадеевича Хабарова осталась у Н. А. Полушина недосказанной, либретто Островского – не завершено, существует лишь его черновой вариант. Причин тут несколько. Драматург, кажется, так и не нашел композитора, который бы заинтересовался либретто. И сам он утрачивает к нему интерес, увлекшись работой над исторической хроникой «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», о которой в марте 1866 года писал Н. А. Некрасову, что «это составит эпоху в моей жизни». Завершение хроники, в свою очередь, вызвало недоразумение с Н. А. Чаевым. Тот в 1865 году написал собственную пьесу «Дмитрий Самозванец», которая была принята к постановке на сцене прежде произведения Островского. Ставить одновременно две одноименные пьесы было для дирекции театров затруднительно. Островскому пришлось приложить много усилий, чтобы добиться снятия со сцены московского театра драмы Чаева и замены ее своей хроникой. Это привело к охлаждению его отношений с Николаем Александровичем и сделало неудобным опубликование либретто.

Но костромская эпопея Ивана Фадеевича не завершилась его поимкой в 1790 году. Известный дореволюционный костромской краевед Иона Дмитриевич Преображенский (1857–1915) собрал сведения о его дальнейшей судьбе – записи сохранились в его архиве. Очевидно, краевед пользовался не только документальными источниками, но и опросил старожилов. Он записал, что Хабаров еще в молодости отличался непокорством, что, став атаманом, «не обирал бедных, а грабежи устремлял на купцов и помещиков, на дома последних устраивал ночные наезды». Подробнее излагаются обстоятельства ареста: «Только легли спать, наехало для поимки их многое число народа». Схваченный атаман дожидался суда в костромском остроге.

В начале XIX века Хабаров бежал из Сибири и вновь вернулся на родину. Но теперь он перенес свои действия в костромскую усадьбу Скалозубово и село Селифонтово, где нашел надежное убежище в доме мелкопоместного дворянина Ивана Панкратьева. Он по-прежнему не обижал простой народ и даже помогал нуждающимся, но его поступки утратили антикрепостническую направленность – атаман собрал шайку удальцов и грабил богачей большей частью на оживленном Галичском торговом тракте.