Осуждение Сократа

Архонт был удовлетворен, однако ему не хотелось показать болтливой Хрисиде, что его особенно занимает Самиянка.

— А что поделывает старая Антиопа? — спросил он с таким выражением лица, словно наибольший интерес вызывала у него экономка.

— Она сейчас на кухне. — Хрисида оживилась. — Вчера Антиопа разбила горшок. Не знаешь? Могу поклясться на алтаре — разбила! А теперь всем говорит, что горшок разбила не она, а злые демоны. Повар все видел! Он заходил в кладовую за солью и видел, как она смахнула горшок со стола. Это был дорогой горшок! За два лета она трижды бьет посуду. Да и память… Она не помнит, что делала третьего дня!

— Ее лучшее время прошло! — не без умысла согласился архонт. — А твоя память, я вижу, впитывает все, как губка. Из тебя, Хрисида, может получиться хорошая распорядительница по дому.

Они расстались, довольные друг другом. Теперь архонт знал, где искать Самиянку. С обычной неторопливостью он обогнул часовенку, сложенную далеким предком, вышел на песочную дорожку и, не пройдя и двух десятков шагов, увидел за темно-зеленой кроной яблони белую тунику Самиянки. Не сходя с лестницы, Самиянка раскладывала на горячей черепице сарая ячменные лепешки. Когда она тянулась кверху, ее загорелые ладные ноги напрягались, обозначая подколенные жилки, и каштановые волосы, перевязанные на лбу алой лентой, колыхались на ветру, лаская смуглую шею. Архонт остановился на дорожке. Его задумчивый взгляд скользнул по коричневому суку яблони и замер на зеленой яблочной завязи, удивительно маленькой, с серебристым пушком.

«А если похоронить в себе слова Мидия?..»

Ему припомнился тот день, когда Самиянку и других новеньких рабынь торжественная Эригона приобщала к домашнему очагу. Хозяйка сыпала на волосы рабынь сушеные фиги и финики. Самиянка в длинном белом хитоне, в светлолистном тополевом венке казалась Тиресию целомудренной невестой, которая только что переступила супружеский порог. Она, улыбаясь, подносила к священному огню свои небольшие ладошки, и эти ладошки просвечивались красновато, до тонких костей. Два или три сушеных плода застряли у нее на голове, в гнезде тополевого венка. Она достала их и начала есть — на счастье — с такой детской непосредственностью, что мрачноватый архонт улыбнулся. И вдруг это чистое создание оказывается женщиной, искушенной в любовных утехах! Архонт, редко ошибающийся в людях, не мог простить себе легковерия.

«И все же я должен испытать ее. Кто знает, что это за птичка? У меня уже взрослый сын…»

Серый плащ облака прикрыл ясное солнце, и потускнел яблоневый сад вместе с зелеными сердечками листьев и крохотными завязями, белой туникой молодой рабыни. Архонт подошел к лестнице.

— Ты мне нужна!

Самиянка обернулась. В ушах ее подрагивали золотые спиральки сережек.

«Откуда у нее сережки?» — Архонт, знающий одеянье собственных рабов до мелочей, никогда не видел у Самиянки этого изящного украшения.

Загорелые ноги с золотистым пушком, щупая ступеньки, спустились вниз.

— Ты знаешь Мидия Младшего? — Архонт смотрел Самиянке прямо в глаза, будто разгадка пряталась на их зеленовато-радужном донце. Она смутилась и как-то быстро, по-воровски, дотронулась до прыгающей сережки.

«Понятно!» — подумал архонт.

— Это… Да, я служила в доме этого господина.

— Ты знаешь, где он сейчас?

Девушка пожала плечами.

— Он в тюрьме, — строго сказал архонт. — Его сегодня казнят.

— В Афинах часто казнят… — сказала Самиянка с безразличием и снова потрогала завиток сережки.

— Он хотел, чтобы ты навестила его.

— Хорошенькое желание! — Ее лицо стало вызывающе-презрительным. — Разве я жена этому господину?

— Он хочет, чтобы ты пришла, — повторил архонт и, сам того не желая, посмотрел туда, где тесьма вязала крепкие груди.

Она почувствовала его взгляд. Ее бедра качнулись.

— Я должна пойти туда? Разве у меня два хозяина?

— Ты можешь поступать, как в первый день Анфестерий.

Она, покусывая губы, смотрела себе под ноги. Потом подняла голову и стала глядеть туда, где ровными рядками лежали сырые лепешки с едва заметным узором, который она сама прочертила гусиным перышком.

— У меня есть жетон. С ним пропустят в тюрьму беспрепятственно.

Она кивнула головой, хотя и ничего не сказала.

— Ты подумай. Я буду во дворе, под навесом. — Архонт сделал несколько шагов и остановился. — Положись в этом деле на меня. Ни одна душа в моем доме не узнает, куда ты ходила.

— Послушай, господин! — Рабыня словно вынырнула из оцепенелого омута раздумья.

— В подземелье очень страшно? — Она спрашивала, как ребенок, боящийся темных углов и шуршащих мышей.

Архонт не ожидал такого поворота. Усмехнулся:

— Там темнее, чем в Элевсинском святилище.

— Как можно сидеть там? — Самиянка подняла лицо к небу, и в этот момент из-за тучи выглянуло сверкающее солнце. И сразу преобразился сад, наполнился легкими узорчатыми тенями, белыми солнечными яблоками, запахами, радостным теньканьем птиц, архонт Тиресий, посвященный в Великие Элевсинские таинства и на себе испытавший ритуальный переход из темных катакомб к свету, вдруг ощутил похожее волнующее чувство.