Осуждение Сократа

— Великого? — жутким шепотом произнес Херефонт, и впечатлительный толстяк сразу съежился. — Ты говоришь: великого? А почему же ты не называл Фрасимаха великим, когда он был обыкновенным подьячим, а его отец торговал на рынке сырой мукой? — Для горбуна, жившего на Агоре, не существовало тайн. — Что же ты молчишь? Или мудрость и порядочность выдаются вместе с жезлом? Великий Фрасимах! У меня начинаются колики… И это ничтожество называет себя потомком Океана? Да этого великого не назначили бы раньше и разливальщиком вина!

— Что его слушать? Он сумасшедший! — сказал чернобородый.

— И пьяный! — оживляясь, поддержал толстяк.

— Цыц, воронье! — крикнул горбун и замахнулся фляжкой.

Парочка попятилась, скрылась в толпе. Только плевок чернобородого остался на белом камне. Великий хулитель запрокинул фляжку и, морщась, сделал несколько глотков. Он пил и старался не глядеть на Учителя.

— Кажется, ты пьешь сладкое хиосское? — спросил мудрец, подымая глаза.

— Да, ты не ошибся, Учитель!

— Почему же ты морщишься, как от уксуса?

— Уже осадок, Сократ! — Горбун вытер дрожащие губы. — Скоро покажется дно…

— А не кажется ли тебе — в твоем, сосуде одна горечь?

Великий хулитель промолчал, только провел рукою по горлу, словно его душила невидимая петля. Мудрец положил палку и узелок на землю, но садиться не стал; в его глазах, выпуклых, как у приморского краба, мелькнула веселая живинка. Сделав большой, не по росту шаг, Сократ склонился над Великим хулителем и стал с потешным старанием ощупывать его мышцы.

— Клянусь собакой, у тебя не мускулы, а лебяжий пух. Обязательно сходи в палестру и займись борьбой!

Херефонт фыркал, лениво отстраняясь. После припадка ярости, изнурившего его, он был не очень-то склонен к шуткам.

— У меня достаточно сил, Учитель! — натужно улыбаясь, проговорил Великий хулитель. — Я могу и сейчас разломить подкову.

— Возможно, ты и сильнее железа, — сказал мудрец. — Однако я видел своими глазами, как гнев положил тебя на обе лопатки. Гнев и раздражение — плохие спутники во владеньях Истины. — Сократ убрал руки с плеч Великого хулителя и направился к своему узелку.

— Отведай-ка это, несравненный победитель! — Сократ протянул пол-лепешки Великому хулителю. — Ксантиппа кланяется тебе.

— Ксантиппа? — переспросил горбун, неловко, обеими руками, принимая подарок.

— Похоже, ты удивлен?

— Как же не удивляться, Учитель? Говорят, она стала настоящей фурией!

— Не верь слухам, мой друг!

Горбун задумчиво погладил шершавую лепешку. Он всегда оттаивал сердцем и немного расстраивался, получая «подарки Ксантиппы». В эти минуты его ожесточенное лицо становилось по-детски мягким и доверчивым; казалось, он вспоминал о той, единственной и прекрасной, которая в снах и мечтах могла принадлежать только ему.

— Как она добра ко мне! — пробормотал горбун, пряча лепешку за пазуху.

— А ты знаешь, где другая половинка?

Мудрец сел и, беззлобно посмеиваясь, начал рассказ о злополучном мельнике. Солнечный зайчик, веселый и одинокий, резвился на его бороде.

Великий хулитель хрипел и трясся.

— Ах, Филонид! Бедный брат мой! — потешался горбун, размахивая фляжкой. — Мы так похожи с тобой! Ты ешь безо всякого аппетита, а я пью, не ощущая жажды!

И вдруг как-то внезапно, будто сговорившись, они замолчали, потупили головы. И так, в полном, отрешенном безмолвии, они сидели довольно долго, не замечая рыночного шума, и цикада названивала им в пыльных кустиках цикория.

Аполлодор, веселый, жизнерадостный, налетел синецветным вихрем.

— Что же вы торчите тут? Я обежал весь рынок…

— Ты прыгаешь, как осел, нажравшийся ячменя! — проворчал Великий хулитель. Юноша и бровью не повел. Он продолжал токовать восторженно и самозабвенно.

— Пойдемте же к рыбным рядам! Там, знаете, какие петушиные бои? Федон, Гермоген — они все там. Ждут. Да, Сократ, где мы сегодня собираемся? Опять у башмачника Симона? Ты знаешь — я совсем забыл! — вчера приехал Симмий из Элиды. Говорят, ученейший человек! Я сам его видел! На нем красные сапоги с золотыми пряжками. Удивительные сапоги, Сократ! Федон обещал свести его с тобой. Вот будет бой! Клянусь Двенадцатью богами, тебе придется нелегко, Сократ!

— С Сократом воевать легко! — улыбнулся мудрец, подымаясь. — С Истиной гораздо труднее… Чтобы постичь ее, милый Аполлодор, нужны не только знания, но и прямота и доброжелательность. Иные слишком высоко ставят свои знания и ученость. А ведь согласитесь, друзья, многознайство — далеко не многомыслие… Вставай же, Херефонт! Кажется, ты обожаешь петушиные бои?

Горбун, не переставая ворчать, засунул фляжку под линялую шкуру, и все трое направились к рыбным рядам. Непоседа Аполлодор забегал вперед, возвращался.

Рыбные ряды обдали их густым пряным запахом, праздничным многоголосьем.

— Устрицы! Свежие устрицы! — бубнил старик — с красными просоленными руками.

— Кре-еветки! — пел чей-то голос. — Кре-еветки!

И грубо, басовито, могучим голосом Посейдона:

— Морские ежи! Берите ежей!

Устало:

— Лещи! Дешевые лещи!

И радостным, раздирающим голосом:

— Угри! Копайские угри!