Осуждение Сократа

Воробьи прыгали по каменным плечам тираноубийц Гармодия и Аристогитона, пили воду, скопившуюся на постаменте, у их ног. По мостовой, поблескивающей лужицами, шла женщина в темном, траурном покрывале. В правой руке она держала небольшой узелок. Женщина шла, не оглядываясь, и попутные телеги безропотно объезжали ее, а спешащие на рынок рыбаки разворачивали свои коромысла так, чтобы не задеть качающимися корзинками.

Рыбные ряды обдали женщину густым пряным запахом, веселым разноголосьем.

— Устрицы! Свежие устрицы! — бубнил старик с красными просоленными руками.

— Кре-еветки! — пел чей-то голос. — Кре-еветки!

И грубо, басовито, могучим голосом Посейдона:

— Морские ежи! Берите ежей!

Устало:

— Лещи! Дешевые лещи!

И радостным, раздирающим голосом:

— Угри! Копайские угри!

Вовсю заливались двойные эллинские флейты, ржали и фыркали лошади. Человек с бесстрастным лицом глотал горящую паклю, и тоненькая гимнастка кувыркалась на деревянном круге, уставленном острыми всадническими мечами.

Два почтенных гражданина столкнулись возле камышовой будки.

— Живи и радуйся, дорогой Филонид!

— Хайре, Поликрат! — печально ответил мельник. — Как твой фонтан?

— О, прекрасен! Вчера фиванские гости восхищались им. Однако я вижу скорбь на твоем лице. Что случилось?

— Я потерял аппетит, — сказал Филонид и потупился.

— Как это ужасно! Как ужасно!

— Три дня назад все было хорошо. Я ел даже солонину с душком, слегка приправленную соком сильфии. Это великолепная приправа, Поликрат. Но потом будто злые демоны подменили мой желудок. Что теперь делать? Не посетить ли мне храм Асклепия в Эпидавре? Ты, должно быть, знаешь: в Дельфах я уже был… — Он скользнул по лотку с дымящейся требухой равнодушным взглядом. — Какие в городе новости, дорогой Поликрат? Наш мудрец еще протирает тюремный тюфяк?

— Нет, он уже собирает букеты диких тюльпанов, — усмехнулся логограф. — Харон отправил его к дальним берегам три дня тому назад.

— Этот человек однажды вернул мне аппетит. Он дал мне кусок ячменной лепешки, и после этого я стал все молоть, как пятипудовый жернов. Но вот он умер… Ты сказал, что это случилось три дня тому назад? Я не ослышался? — Мельник испуганно поглядел на Поликрата. — Вот и я третьего дня лишился аппетита. Сократ — колдун. Готов положить руку на отсечение, если это не так.

— Вы говорите неправду! — вмешалась в разговор бедно одетая старуха. — Сократ жив!.. — Поликрат с облегчением ощутил запах винного перегара. — Я вчера разговаривала, нет, не вчера, это было позавчера, с этим благородным человеком. Аглаоника может подтвердить. Эй, Аглаоника, где ты? — Из толпы вывернулась веснушчатая девочка с оттопыренными ушами. — Скажи этим несведущим людям, кто подарил тебе прекрасный кувшин? Они говорят: умер. Вас быстрее закроют могильным дерном, — ворчала под нос Гликера.

— Сократ! — выпалила Аглаоника.

Лицо логографа вытянулось.

— Тут что-то не так. Мой друг Гиерон видел своими глазами, как его тело вынесли из тюрьмы.

— Он жив! — весело хихикнула старуха.

— Жив! — солидно подтвердила девочка.

— Кто у вас на языке? Сократ? — Человек в широкополой шляпе помахал спорщикам острым серпом. — Я только сейчас видел его у сыра. Он отпускает такие шутки, что даже надсмотрщик Ламах ржет, как молодой жеребец.

— Может, навестим сырные ряды? — Мельник крутил шеей от нетерпения.

— Глупости! — поморщился Поликрат. Однако пошел за мельником следом.

Женщина в трауре остановилась, развернула холстинку и, увидев ячменную лепешку, вспомнила, что пришла на многолюдную Агору затем, чтобы исполнить просьбу покойного. Не обращая внимания на любопытствующие взгляды, она запеленала лепешку с длиннохвостыми, неловко нарисованными ласточками — ее детям нравились такие лепешки — и присоединилась к потоку, который, раздваиваясь у постамента Гармодия и Аристогитона, лениво тек к зеленным рядам.

Хор призывных голосов долетал, как сквозь сон.

— Петрушка! Купите петрушки!

— Вот мята! Прекрасная мята с Прометеевых гор!

И вдруг прозвучало ясно, будто в ней самой:

— Ты опоздала, Ксантиппа.

Она вздрогнула и увидела на расстоянии локтя старика с мальчиком-поводырем. Откуда он мог знать ее? Женщина готова была поклясться, что первый раз видит этого странника с двумя сумками, перекинутыми через плечо. Лицо старика было чеканно-невозмутимым, и мальчик смотрел на Ксантиппу так, как будто его спутник не проронил ни слова. Ксантиппа ускорила шаг и некоторое время чувствовала на себе пристальный взгляд — казалось, старик лишь притворялся незрячим.

«Мошенник!» — попыталась успокоить себя Ксантиппа.

Она увидела нелепо прилипшую к одному месту толпу людей, которая быстро обрастала новыми плащами и хитонами. Стоящие позади старательно вытягивали шеи. И услышала она не говор, а какой-то густой понизовый шип.

— Пустите меня! — негромко, но требовательно сказала Ксантиппа.

Люди обернулись на женщину в трауре, и она быстро прошла узким, готовым в любое мгновенье сомкнуться коридором.