Осужденные души

Лицо ее исказилось, она села на кровать и бессильно уткнулась подбородком в ладони. Луис видел, как жгучая жажда морфия раздирает ей мозг, добирается до каждой его клетки. Он вообразил себе ее ночь, черную, бессонную, ужасную… Ее состояние могло бы вызвать жалость, но в презрительной линии ее губ все еще змеилась мрачная и холодная, оскорбительная гордость.

– Я не могу тебе дать один грамм, – сказал Луис. – Пришлось бы порвать этикетки и испортить пакет. Товар обесценится.

Она подняла голову и поглядела на него с немой ненавистью. Потом пошатнулась и ухватилась за спинку кровати. Невозможность достать морфий сломила ее. Мысль об адском дне, об адской ночи, которую она проведет без наркотика, ввергла ее в отчаяние. Конечно, больше ей нечего предложить!.. Но, даже придавленная безнадежностью, она злобно прошипела:

– Паршивая собака!.. Отребье… Я тебя презираю! Кулаки ее конвульсивно сжались. Щеки задергались.

Что-то подсказало ей, что Луис не совсем тот, за кого она его принимает, что ее слова его не трогают. Она хотела его унизить, но гораздо больше унизила себя. Точно они поменялись ролями. Он, плебей, негодяй из вертепов, сохранял спокойствие, владел своими нервами, в то время как она, аристократка, под влиянием дикой жажды морфия вопила, как уличная девка. Какое падение, еще большее, чем порок, которому она предалась!.. Но надменность, гордость снова заставили ее высокомерно вскинуть голову.

– Ты меня презираешь! – произнес Луис с холодным смешком. – Зачем ты мне это говоришь? Не воображаешь ли ты, что я все еще торчу здесь, чтобы заслужить твою благосклонность, чтобы ухаживать за тобой?

Лицо ее болезненно сморщилось, но в словах Луиса ей почудился намек, который внушил ей новую мысль. Она не потеряла самообладания и не раскричалась, как перед этим, но задумалась, потом бросила на него косой взгляд.

– Почему бы нет? – процедила она тихонько. – Разве ты не пошел бы на это?

Луис посмотрел на нее, пораженный внезапной уступчивостью в ее голосе. Она улыбалась горько, но лицо ее странно оживилось. Может, она снова думает о морфии? О, она располагает еще кое-чем, она может предложить свое тело – тренированное, гибкое тело Дианы, которое мужчины когда-то, наверное, боготворили и которое сейчас пожелал некий мерзавец.

– Да, почему бы нет? – подтвердил Луис.

Взгляды их встретились, взгляды, закрепившие молчаливое согласие, если злобную радость, с какой Луис готовился нанести ей последний удар, можно было назвать согласием.

– А после ты дашь мне морфий? – спросила она.

Еще раз она выказывала свой бешеный нрав: вопрос был задан не из недоверия – она еще раз хотела подчеркнуть свое презрение к Луису, свою неуязвимость даже в грязи падения. И она продолжала с оскорбительным равнодушием, точно все, что произойдет, ничуть ее не трогало:

– Ты – законченный мерзавец!.. Теперь мне понятно, почему ты запросил такую фантастическую сумму. Ты умеешь пользоваться случаем! Ты не лишен такта. И подлости тоже! Видимо, кокотки тебе приелись. Давно ли у тебя появилась склонность к женщинам не твоего кабацкого круга?

Она стала снимать туфли, но Луис остановил ее движением руки. Она посмотрела на него тревожно, почти умоляюще, словно почти добытый морфий оказался миражем, таявшим у нее на глазах. Он спокойно вынул пакет из кармана и бросил его ей. Потом презрительно улыбнулся и сказал равнодушно:

– Ты мне не нравишься!

И пошел к двери, но крик, пронзительный, истерический вопль заставил его обернуться. С искаженным лицом, обезумев от гнева, она вскочила с постели, держа морфий в руке. Она ударила его пакетом по лицу, яростно крича:

– Негодяй! Пес из притонов! Я расплачиваюсь всем, но я не принимаю подарков… Понял? Убирайся со своим товаром!

Она была похожа на пантеру. В первый раз Луис увидел, как более мощная сила – дьявольская гордость – побеждает в этой женщине страсть к морфию. Луис нагнулся и поднял пакет. Когда он выпрямился, ее лицо уже застыло в мрачной неподвижности. Зеленые глаза, все еще налитые кровью, напряженно смотрели в пространство, но ярость в них угасла, остались холод и тоска. Луис положил пакет в карман и вышел. Он знал, что без морфия она через сутки сойдет с ума. И внутренний безжалостный голос шепнул ему: «Пусть сходит!..»