Осужденные души

Луис сел напротив нее. Она разглядывала его с отвращением, злобно улыбаясь, точно хотела сказать: «Ты негодяй!.. Ты мерзкий кабацкий тип!» Лицо ее дышало ненавистью, которая внезапно уязвила Луиса. «Я тебе отплачу», – подумал он хладнокровно.

– Как зовут твоего знакомого из Биаррица? – спросил он, закуривая сигарету.

– Ты становишься невыносим! – сказала она с нервной улыбкой.

Луис не настаивал. Женщина из высшего класса не желала спускаться до уровня плебея, до жалкого, вульгарного контрабандиста. Вероятно, она считала унизительным для себя осведомлять его о своих знакомых, но, с другой стороны, не хотела и раздражать и потому улыбнулась. Луис не мешал ей говорить. Она наивно пыталась внушить ему, что ее порок – невинная страсть, пустяковая прихоть, вроде табака у людей, которым врач запретил курить. В то же время она дала ему понять, что не допустит вымогательства. Она знает и других торговцев, но просто ей не хочется соваться в сомнительные бары, где иной раз бывает хороший товар. Чистый ли продукт предлагает Луис? Да? Она посмотрит. Она принимает морфий только под настроение и отказывается от него, когда захочет.

Пока она с надменным видом болтала и лгала, Луис сумел лучше рассмотреть ее. Весь облик незнакомки напоминал мрачные по колориту портреты англичанок в Прадо. Свет из окна падал на нее сзади, оставляя лицо в полутени. У нее были зеленоватые северные глаза с холодным леском, которым пепельно-белокурые волосы придавали акварельную прозрачность; тонкие, почти бескровные губы свидетельствовали о гордости и жестоком сплине. Она была, так сказать, великолепным экземпляром британской аристократической касты. Но минутой позже тени под глазами, восковая исхудалость щек, манера говорить, жесты поведали Луису о необратимых разрушениях, нанесенных ядом. Она употребляла морфий давно и в страшных дозах! Наверное, только хорошее питание спасало ее от полного разрушения. И все же она выглядела необычайно красивой – гордая, холодная, замкнутая, как это свойственно англичанам, которые сохраняют свою неприступность даже в грязи и мерзости порока. Было что-то раздирающе тоскливое в этом контрасте между ее притворной беспечностью и внутренней драмой ее личности. В первый раз в жизни Луис видел такую трагическую фигуру. И может быть, он ощутил бы сострадание к незнакомке, если бы она невольно, бессознательно, каждым жестом и каждым словом не выражала глубокого презрения к нему. У него не было оснований сердиться – разве он имел право требовать уважения? – но в ее взгляде, в этих надменных зеленых глазах был какой-то презрительный блеск, который больно ранил его гордость. И Луис твердо решил поступить безжалостно.

Наконец после общих фраз разговор стал более конкретным. Луис принялся в сдержанных выражениях, как порядочный торговец, хвалить свой товар. Он заверил ее, что порошок абсолютно чист, без примеси героина, который действует вредно (будто сам морфий мог быть полезен). Она спросила, каким количеством морфия он располагает, и тогда, вытащив пакетик, Луис сказал, что здесь сто граммов. Несмотря на ее старания казаться равнодушной, глаза женщины алчно сверкнули, и Луис прочитал в них безнадежную страсть к наркотику.

– О!.. – вырвалось у нее. – Мне хватит на три месяца.

– Это зависит от того, какую дозу ты принимаешь.

– Да, разумеется… Я считаю, как кухарка. Мне хватит на целый год! Больше!.. Я принимаю очень маленькие дозы!