Осужденный умирает в пять

С размытыми чертами лица она возвращалась от комода, как с края земли:

— Вот пижама, дорогой.

Просто из нежности он попытался притянуть ее к себе, но она высвободилась, успокоив его порыв одной фразой, и он внутренне вздохнул свободнее — усталость Дианы объяснялась одной из самых естественных причин.

— Обещайте мне, что если я опять стану разговаривать во сне, вы не колеблясь меня разбудите?

— Обещаю, дорогой. Разве что вы будете говорить что-нибудь действительно забавное.

Она погасила лампу у изголовья, повернулась на правый бок, и по ее ровному дыханию Лежанвье вскоре заключил, что она заснула.

Он же, вперив широко открытые глаза в бледные просветы ставень, борясь с тоской и усталостью, силился не заснуть.

Думать, размышлять, строить планы.

Глава седьмая

«В. Л., мы с Тони пообедаем у мамаши Лалуэтт» (Жоэль).

«Дорогой мэтр, вы позволите похитить Диану до вечера?» (Билли и Дото)

Вернер Лежанвье с трудом смирялся с тем, что стареет, то есть, что надо следить за давлением, умерять шаг на подъеме, соблюдать диету и все же толстеть, носить длинные кальсоны и все же мерзнуть, кашлять с хрипом, скромно отворачиваться, когда Диана надевает чулки.

Еще труднее ему, кого больно ранили яркая молодость одной и наглое обаяние другого, свыкнуться с тем, что его дочь с каждым днем все сильнее влюбляется в убийцу и шантажиста. Убийцу, обязанного ему своим незаслуженным оправданием, шантажиста, шикующего на его деньги…

Адвокат целые часы проводил в маленькой комнате на первом этаже, закрытой от всех шумов. Он походил на алхимика, ищущего секрет философского камня, на современного физика, ищущего секрет атома. Но он не искал ни того, ни другого. Проводя долгие часы наедине с красной тетрадью, полной разных сведений, он искал наилучшего способа отделаться от убийцы и шантажиста. Без шума. Без скандала. Не прибегая к убийству, одна лишь мысль, о котором приводила его в ужас.

С тех пор, как он узнал, что разговаривает во сне, он ночевал за рабочим столом, положив голову на скрещенные руки, или на диване, задрав колени выше головы, продолжая и во сне строить преступные замыслы и лишь на заре поднимаясь в спальню, чтобы Диана думала, будто он провел ночь рядом с ней.

Мэтр М — ран и Сильвия Лепаж звонили ему по два-три раза за утро, если не чаще, спрашивая совета и указаний, осведомлялись о его здоровье — они были в курсе, — и регулярно выражая надежду вскоре увидеть его вполне оправившимся. Мэтр Лекутелье просил смягчения наказания, Вашэ выражал намерение изменить показания… Лежанвье отмечал все, отвечал в телеграфном стиле на некоторые срочные письма, печатая ответы на своем портативном «ремингтоне», отрывал листки календаря. Но все равно он вечно забывал, какое число, без конца переспрашивал у Дианы и Жоэль, которых это раздражало, и в их удивленных взглядах ему виделось удручающее изображение человека, впадающего в маразм.

Лежанвье встал со стесненным дыханием, сделал несколько неуверенных шагов. Так он теперь поднимался ото сна, как пробка медленно всплывает на поверхность воды. Настенные часы пробили одиннадцать часов или полночь, более вероятно, что полночь. Он подошел к окну, отодвинул кретоновую занавеску, выглянул наружу. Его внимание привлек свет. Слишком яркий, он не мог идти от деревушки. Слишком близкий даже для «Боярышника», соседней виллы, или монастыря. Он собирался задернуть занавеску, но передумал и поискал очки. Ему теперь нужны были очки, чтобы смотреть вдаль.

Свет шел от павильона, стоявшего в глубине парка, обветшавшего охотничьего домика, где окончательно дотлевали несколько мохнатых звериных голов и куда никто не ходил, кроме Жоэли. Она любила там скрываться, когда была ребенком, превращая павильон по желанию разыгравшегося воображения в осажденный форт, усадьбу с привидениями, остров Сонд…

Не колеблясь больше, Лежанвье накинул халат, висевший на спинке стула, проходя через вестибюль, взял электрический фонарь, сняв его с крючка справа от вешалки. Его пробрал ночной холод, но сейчас лишь отвесная скала могла бы преградить ему путь.

Он находился всего в каких-нибудь двадцати метрах от павильона, когда дверь его открылась, пропустив женский силуэт, колеблющийся на ветру.

«Жоэль», — подумал он. И позвал: «Жоэль!»

Напрасно. Силуэт исчез, подобно эльфу.

Вернер Лежанвье продолжал идти к павильону, уже зная, кто там скрывается.

Поддавшись внезапной вспышке гнева, он ногой распахнул дверь и с первого же взгляда действительно обнаружил Лазара, прислонившегося спиной к камину и без удивления взиравшего на его приближение, прищурив правый глаз и приподняв левую бровь. Одной рукой он держал за запястья Диану и что-то тихо говорил ей, выпуская прямо в лицо дым неизменной «плэйерс». Диана отбивалась. Не имея возможности оправить на груди свой пеньюар из белого шелка, она казалась голой.