Освещенные окна

То, что произошло между Зоей и мной в Соборном саду, больше не повторилось — не потому, что было невозможно, а потому, что это было невозможно с ней, сказавшей: «Изомнете жакетку», когда, задохнувшись, я положил руку на ее мягкую, страшную, женскую грудь» С Зоей, спокойно сравнившей меня — не в мою пользу — с братом Сашей. С Зоей, надолго заронившей в меня чувство страха и неуверенности перед новыми встречами, когда я, быть может, стал бы так же слепо, растерянно торопиться.

В нашей компании мальчики говорили о женщинах наивно и грубо.

Толя Р. однажды влетел в комнату с криком: «Я видел!» Он видел голую женщину на берегу Великой — это было событием.

Все чувствовали то, что чувствовал я, но мне казалось, что только я так неотвязно хочу, чтобы поскорее повторилось то, что произошло между мной и Зоей, —не один, а тысячу раз, и не с ней, а с другими.

Но это была лишь одна сторона постоянно терзавшего меня подавленного желания. Была и другая: я выдумывал отношения.

Мы встречались с Мариной Барсуковой у часовни святой Ольги и долго умно разговаривали — ждали удобной минуты, чтобы начать целоваться. Она была гладко причесана, волосок к волоску, в только что выглаженном платье, в пенсне, немного плоская — это меня огорчало. Мы целовались потому, что она была девочка, а я — мальчик, и потому, что на свиданьях было принято целоваться. Мы придумали эти свидания, эти разговоры, иногда интересные, потому что Марина читала больше, чем я. Но чаще — скучноватые, потому что ей нравилось поучать меня, и тогда она, в своем пенсне на тонкой золотой цепочке, становилась похожа на классную даму. Вскоре мы перестали встречаться.

…Я осмеливался только любоваться Женей Береговой, хорошенькой блондинкой, носившей модные шляпки, очень стройной, естественно вежливой и державшейся, весело и скромно. В ней чувствовалась сдержанность хорошего воспитания, она была не похожа на других барышень из нашей компании.

Отношения, о которых Женя и не подозревала, развивались сложно. После внезапного объяснения в любви, которое она, очевидно, выслушала бы с сочувственным удивлением, Женя должна была случайно встретить меня — побледневшего, молчаливого. У меня были круглые, вечно румяные щеки, но Саша говорил, что барышни пьют уксус, чтобы побледнеть, — и некоторым это удается.

Женя не могла не пожалеть меня, а от жалости до любви — только шаг. Каждый день она получала бы розу — об этом нетрудно было договориться в садоводстве Гуляева. В конце концов мы стали бы встречаться, тем более что она — это я знал — интересовалась моими стихами. Свидания сперва были бы редкие, потом — ежедневные. Возможно, что она стала бы ревновать меня, а я — доказывать, что ревность — низменное, пошлое чувство. Потом ссоры, взаимные упреки и, наконец, окончательный, бесповоротный разрыв.

Я не пил уксус — попробовал и не стал. Но для того чтобы покончить с этой затянувшейся историей, я написал Жене Береговой письмо.

«Прошу Вас, — написал я на матовой голубой бумаге, которую стащил у сестры, — не считать меня более в числе своих знакомых».

На другой день Люба Мознаим, подруга Жени, пришла ко мне объясняться. Я молчал. Мне хотелось казаться загадочным, сложным. Прямодушная Люба сказала, что я — дурак, и ушла.

2

Зимой четырнадцатого года, слоняясь по Сергиевской, я встретил Валю К., она спросила: «Холодно?» — и, улыбнувшись, прошла мимо. Даже и эта случайная встреча сама собой украсилась в воображении.

Летом семнадцатого компания гимназистов и гимназисток на двух лодках отправилась ловить ужей на Снятную гору. Я был самым младшим в этой компании, Валя — самой старшей. У нас были общие друзья. С одним из них — Толей Р. — Валя еще до революции познакомилась в подпольном кружке.

Весь день мы провели на Снятной — наговорились, нахохотались, варили уху, пекли в золе картошку, а когда стемнело, долго сидели у костра. Ужи были никому не нужны, и никто не стал их ловить. Вдруг решили купаться, и мы с Валей, не сговариваясь, поплыли вдоль лунной голубой полосы, которая просторно легла поперек Великой. За день мы не сказали друг другу ни слова и теперь плыли молча, точно стараясь сберечь тишину, которая шла от реки, от подступавшей ночи. Нас звали, кто-то сердился. Мы вернулись, не вытираясь и, освеженные, даже немного продрогшие, дружно взялись за весла.

…Из деревни на правом берегу, недалеко от Снятной, слышались голоса, пенье, игра на гармошке; темные фигуры бродили у самой реки. Мы присоединились, хотя давно пора было возвращаться домой. В деревне гуляли. Одна изба была ярко освещена, через открытые окна виднелись топтавшиеся в тесноте девки и парии. Там шли посиделки. Кто-то из нашей компании остался в лодках, другие нерешительно остановились недалеко от избы, а мы с Валей вошли и, неловко протиснувшись, смешались с толпой, стоявшей у выхода в сени.

— Вы когда-нибудь были на посиделках? — спросила меня Валя.

— Нет.

— А я была. И очень люблю.